Поздний палеолит Сибири

БАРЕНЦ Виллем
  На Ангаре особый интерес представляет первая по времени открытия палеолитическая находка 1871 г. — поселение у Военного госпиталя в Иркутске. Вместе с изделиями человека здесь были обнаружены И.Д. Черским и А.Л. Чекановским остатки типично палеолитической фауны: ископаемого быка-бизона, лошади, северного оленя, благородного оленя-марала.

Среди каменных изделий, судя по описанию находок, была «разбитая галька» кварцита с «полукружнообитым краем», в которой исследователи видели отбойник. Но скорее всего это было галечное орудие типа чоппера. Характерной особенностью стоянки у Военного госпиталя являются «кремневые отбивные наконечники», резко отличавшиеся, по словам Чекановского и Черского, от неолитических тункинских своими крупными размерами и грубостью отделки. Третья особенность Иркутской находки 1871 г. — замечательная коллекция резной кости: шар из бивня мамонта, слегка приплюснутый, тупой наконечник из того же материала, а также кольца различных диаметров, которые «делались путем соответственного обрезывания или отпиливаиия основной части мамонтовых бивней». Некоторые из колец найдены вложенными друг в друга. Там же оказались несколько суживающихся к середине цилиндрических столбиков с отверстиями, украшенными поперечными линиями-нарезками, пластинки с пробуравленными отверстиями, «цилиндрические, слегка выпуклые сверху головки», вероятно, соединявшиеся тонкими шейками, а также загадочные изделия из обожженной глины. Среди украшений были клыки марала с отверстиями для подвешивания. По обилию художественных изделий, а следовательно, и по силе художественного творчества и его значению в жизни палеолитического человека Военный госпиталь сближается с Мальтой и Буретью. Во всяком случае на Ангаре и вообще в Сибири нигде больше такого богатства резной кости нет. Но по своему характеру, стилю и формам резная художественная кость Военного госпиталя не имеет ничего общего с мальтийской. В отличие от Мальты и Бурети здесь нет реалистических воспроизведений форм человека и животных, в корне отличен и орнамент. Он тоже несравненно проще, абстрактнее мальтийского.

  Изделиями из Военного госпиталя, следовательно, представлена какая-то совершенно иная, новая художественная струя, иной художественный мир. Не менее важно и наличие здесь листовидных, двусторонне обработанных клинков, напоминающих солютрейские наконечники или ножи Запада, в том числе из Костенок. Не исключено, что ими представлена новая волна переселенцев с запада — «солютрейцев». Столь же вероятно, что отсюда происходит и та позднепалеолитическая культура листовидных наконечников солютрейского облика, которая обнаружена раскопками Б.Э. Петри на Верхоленской горе и Я.Н. Ходукина в пади Ушканке вблизи Иркутска.

  Второе поселение на Ангаре, которое занимает место во времени где-то вслед за Мальтой и Буретью, — Красный Яр, на правом берегу Ангары (вблизи Балаганска).

  В инвентаре его много мелких пластин и имеются хорошо выраженные нуклеусы призматического типа, в том числе миниатюрные проколки и мелкие острия. Последним отголоском древних верований и древнего искусства является необычная, предельно стилизованная статуэтка, изображающая женщину в полусидячей позе, может быть далекая правнучка таких же статуэток Бурети и Мальты с утрированной поясницей. Здесь широко распространены скребки с овальным рабочим краем, а также нуклеусы-скребки. Поселок в целом приобретает иной, чем прежде, облик: нет ни долговременных жилищ, построенных из костей мамонта и носорога, ни такого, как в Мальте и Бурети, скопления домов в одном месте. На месте, где жили эти люди, остались только следы двенадцати кострищ, вокруг которых были рассеяны изделия из камня, а также кости убитых и съеденных животных, главным образом диких лошадей и северных оленей.

  Следы весьма ранних поселений последней ледниковой, сартанской, эпохи встречаются и в других местах Сибири. На западе Сибири сюда относится, по-видимому, единственный в своем роде лагерь бродячих охотников в г. Томске, исследованный проф. Кащенко в 1896 г. Здесь найдены кости почти целого, «одного единственного скелета мамонта, убитого и съеденного на этом месте, где пировала орда палеолитических охотников, пока с тушей гигантского зверя не было покончено полностью. На месте их охотничьего торжества остались только кострища да рассеянные между костей отбросы от изготовления каменных орудий — отщепы и пластины, а также несколько мелких призматических нуклеусов. Лишь немногие из отщепов и пластин имеют следы ретуши. Все ценное охотники унесли с собой, вероятно, еще и потому, что хороший кремень в этих местах представляет большую редкость. Не случайно вместе с кремневыми отщепами в Томске оказались осколки костей мамонта, обработанные ретушью, как кремень: кость по необходимости явилась здесь своего рода заменителем кремня.

  В то же самое или близкое время, когда на Ангаре жили древние мальтийцы, на Лене, ниже Киренска, существовало поселение у нынешней деревни Частинской, а на р. Уде, притоке Селенги, находилась стоянка у Санного мыса, вблизи Хоринска (нижний слой). Об одновременности их с Мальтой и Буретью свидетельствуют остатки шерстистого носорога — животного, которое вымерло раньше мамонта. Однако найденные на этих поселениях изделия древнего человека существенно отличны от инвентаря Мальты и Бурети: здесь нет вещей выраженных европейских форм, не найдено и богатого искусства. Отличен был здесь, по-видимому, и образ жизни.

  Стоянка Частинская представляла собой, судя по сохранившейся ее площади, охотничий лагерь. Вместе с очажными камнями — булыжниками в темном углистом слое лежали мелкие обломки костей животных, отщепы и кусочки красящего вещества — красной охры. Из орудий найдены скребла, материалом для которого послужили сколотые с кварцитовых галек отщепы, еще сохранившие часть галечной гладкой поверхности. Ретушь, которой обработаны лезвия этих орудий, имеет специфический характер. Она только зазубривает край орудия, но не распространяется на всю его поверхность. Столь же грубы очертания этих скребел, они не имеют правильной завершенной и устойчивой формы. Очертания их по существу случайны. Вместе с ними в Частинской встречено изделие в виде диска, обработанное широкими сколами, сходящимися к центру изделия, — такое же, как в Мальте.

  На многослойном поселении Санный мыс за Байкалом вместе с костями носорога в самом основании толщи культурных слоев этого поселения, содержавших вверху типичные для позднего палеолита Сибири скребла, оказались правильные ножевидные пластины, в том числе миниатюрные. Эта неожиданная и пока трудно объяснимая особенность находок на Санном мысу вызывает в памяти палеолитические находки далеко к востоку от Байкала, на поселении Шуйдунгоу, в Ордосе, где тоже оказались аналогичные мелкие орудия из кремня. И совершенно такие же вещи вместе с костяным веретенообразным острием из кости найдены были на 126-м километре по дороге из Улан-Батора на Кяхту. В развитии палеолитических культур Востока было, очевидно, много общего и вместе с тем своеобразного, отличного от того, что происходило к западу от Байкала.

  Хронологическая последовательность поздних палеолитических памятников полнее всего прослежена на Енисее, где в связи с археологическими раскопками В.И. Громовым велись тщательные геологические исследования. Ему принадлежит первая хронологическая классификация енисейского палеолита, основанная на геологических и геоморфологических данных. Последующими работами (Э.И. Равский, Э.А. Вангенгейм, С.М. Цейтлин) эти выводы были дополнены и развиты дальше.

  Как следует из геологических наблюдений, позднепалеолитические поселения на Енисее в массе относятся к последнему, сартанскому, оледенению, протекавшему в условиях более мягкого климата, чем предшествующее зырянское оледенение. Ледники в это время находились только в горных областях, выше Красноярска. В долине же Енисея выше Красноярска существовали три основные ландшафтные зоны, в каждой из которых находились палеолитические поселения. Первая группа стоянок, красноярская, была расположена тогда в южной части тундровой зоны, в которой встречались отдельные островки лесов. Здесь водились песцы и северные олени, а вместе с ними мамонт. Вторая группа стоянок, в Чулымо-Енисейской равнине, располагалась в зоне сухих холодных степей, переходивших на юге в полупустыню. Соответственно в этой зоне встречалось больше животных открытых пространств и меньше тундровых. Третья зона, в Хакасско-Минусинской котловине, была уже типичной полупустыней, где наиболее широко распространены были лошади.

  Всего на Среднем Енисее сейчас известно более 50 палеолитических местонахождений, из них 21 на севере, у Красноярска. По обшей схеме хронологической последовательности этих палеолитических поселений памятники енисейского палеолита делятся на 5 хронологических групп. Наиболее ранняя из них, включающая поселения Кокорево IV и Афонгову III, датируется радиоуглеродным способом 14 тысячелетием, т.е. совпадает по времени с европейским старшим мадленом. Вторая группа енисейских стоянок, из которых наиболее характерна стоянка Кокорево I, датируется 11—12 тысячелетием и, возможно, совпадает по времени с европейским аллерёдом. Остальные две группы могут совпадать по времени с верхним дриасом, а третья (Бирюса В) принадлежит уже целиком голоцену — времени, когда сформировались современные ландшафты. Афонтова гора в палеолите была местом, где издавна и постоянно останавливались древние охотники. Наиболее ранние из их лагерей, Афонтова II (нижний горизонт) и Афонтова III, простирались на 2 км вдоль древней старицы Енисея и дали археологам множество культурных остатков, в том числе, по подсчетам Г.П. Сосновского, свыше 25 тыс. обработанных человеком камней, более 2 тыс. готовых орудий, а также массу костей убитых и съеденных древними людьми животных (были обнаружены кости 10—12 мамонтов). Чтобы наглядно представить образ жизни я культуру наиболее ранних обитателей Афонтовой горы, можно привести сведения об одном из этих поселений — Афонтовой III, расположенной у бывшего нефтесклада, где были заложены наиболее обширные по площади раскопы (около 250 м2). Для характеристики животного мира и ландшафтов того времени, когда откладывался основной слой поселения, существенное значение имеют найденные в нем кости мамонта, лошади, благородного и северного оленя, косули, волка и лисицы. Сопоставляя эти данные с находками на других участках Афонтовой горы, можно представить вслед за В.И. Громовым картину тогдашней природы Среднего Енисея.

  В соседних тундрах водились песцы и зайцы, бродили тысячные стада северных оленей, проникавших в холодные снежные зимы далеко к югу. В кустарниках повсюду перелетали из одного места в другое стайки белых куропаток, количество которых было так велико, что в фаунистических остатках Афонтовой горы им принадлежит 90% всех птичьих костей. Болотистые озера тундры и речные протоки изобиловали водной птицей, строившей там свои гнезда и выводившей птенцов.

  Весной, когда степные участки, уходившие в глубь Центральной Азии, покрывались зеленым ковром молодой растительности, на них появлялись с юга табуны диких ослов, лошадей и быков. Вместе с последними на север, вплоть до глубокого Заполярья, проникало и такое характерное для степей животное, как антилопа-сайга. Голые скалы в горах оживляла стройная фигура горного козла — тэкэ и горного барана; а там, где горные склоны были покрыты древесно-кустарниковой растительностью, с течением времени можно было все чаще и чаще встречать росомаху, косулю и марала. За стадами травоядных, как тень, следовал вплоть до нынешних Новосибирских островов их постоянный преследователь — пещерный лев или тигр, который, однако, впервые встретил теперь грозного соперника в лице охотника древнекаменного века.

  Нечто подобное такому необычному смешению степных, лесных и глубоко арктических животных, как мы видели, по указанию А.Я. Тугаринова, можно найти и сейчас на высоких и пустынных нагорьях Центральной Азии. Там же, в центральноазиатских высоких степях, наблюдал Пржевальский такое обилие травоядных диких животных, которое может дать представление об этом исчезнувшем рае для охотника, каким являлись окружавшие палеолитического человека ландшафты конца ледниковой эпохи.

  В отличие от современной центральноазиатской вся эта богатая фауна возглавлялась вдобавок еще и могучими фигурами вымерших гигантов — мамонта и носорога. Людей же в Сибири того времени было, разумеется, еще меньше, чем в самых пустынных скотоводческих областях нынешней Монголии и Тибета.

  Вполне естественно поэтому, что палеолитический человек на Енисее был прежде всего охотником, хотя в его пищевом рационе летом должны были видное место занимать также и дикорастущие съедобные растения. Зверей, несомненно, добывали во время перекочевок и в том числе на плаву, при переходе через реки. В таких местах, надо думать, возникали и наиболее постоянные охотничьи лагеря — стойбища, вроде лагерей Афонтовой горы.1 Остатков жилищ и костров в основном слое на Афонтовой III не встречено, найдены лишь отдельные углубления, заполненные обломками костей и каменными изделиями. Однако на других стоянках, например в Кокорево, встречались тщательно сложенные из камней в виде колец очаги. Каменный инвентарь Афонтовой III огромен: каменных орудий найдено более тысячи, костяных — триста. Исходным материалом для изготовления орудий служили нуклеусы в виде галек, расколотых пополам. Есть также нуклеусы дисковидного типа, близкие к нуклеусам леваллуазских форм. Особое место занимают нуклеусы-скребки сибирского типа. Подавляющая масса каменных орудий состоит из массивных больших скребел с овальным, редко — с прямым рабочим краем. Своеобразной вариацией таких скребел являются орудия с двумя сходящимися в острие лезвиями, их можно назвать скреблами-остроконечниками. Есть скребла-ножи и овальные орудия двусторонней обработки, очевидно, тоже служившие режущими инструментами, а также мелкие скребки с выпуклым лезвием. Из кости выделывались наконечники копий, ножи с пазами для каменных вкладных лезвий, шилья, иглы, лощила. Найдена также ступка из бивня мамонта со следами красной краски и обломок «жезла начальника». Украшения исчерпываются костяными бусами в виде птиц, подвесками из зубов песца и диском из жировика — агальматолита. На последнем вырезаны радиальные линии, напоминающие солнечные лучи. Именно так, в виде круга с лучами, постоянно изображалось солнце у народов различных времен и стран земного шара. Солнце — доброе небесное существо, источник тепла и света, очевидно, и на самом деле почиталось древними обитателями Афонтовой так же, как и всеми без исключения народами Сибири, какие известны истории, в том числе и современными племенами — охотниками Арктики. Этот древний культ солнца имел тогда, несомненно, прочные основания в суровых климатических условиях приледниковой зоны. Следует добавить и один любопытный штрих, на этот раз относящийся к поселению Афонтовой II. В культурном слое вместе с остатками животных оказались кости человека: обломки плечевой, локтевой, лучевой костей, фаланги правой руки взрослого и зуб подростка. Найдены здесь также и фрагменты детского черепа. Как полагают антропологи, эти люди стали жертвой каннибализма.

  О событиях последующего времени и культуре обитателей Среднего Енисея в этот период наиболее полное представление дают раскопки на кокоревской стоянке. На стоянке Забочка-Кокорево I, где вскрыто раскопками 400 м2, прослежено четыре культурных слоя, залегающих «а глубине 2,60 — 4,30 м от поверхности почвы. Во всех этих слоях оказались очаги, сложенные из плиток в виде колец диаметром около метра. Здесь находились, видимо, легкие наземные жилища. Около очагов были рассеяны многочисленные орудия и отщепы из камня, а также нуклеусы и пластины. Среди каменных орудий имеются многочисленные скребла различных форм и размеров; остроконечники, изготовленные из крупных отщепов с односторонней обработкой; острия из тонких пластинчатых отщепов с заостренным концом; скребки, разнообразные по форме и степени обработки; проколки и резцы, менее многочисленные, но достаточно выразительные. Из костяных орудий наиболее полно представлены наконечники копий с пазами и без них, иглы, изделия из рога северного оленя с отверстиями, «жезлы начальников».

  Фауна стоянки замечательна тем, что в ней отсутствует уже мамонт. Он исчез к этому времени на Среднем Енисее окончательно. Век мамонта закончился, и началась новая эпоха в истории животного мира. Исчез также песец. Наступило время абсолютного господства северного оленя. Кости этого животного, столь характерного для современной тундры, в культурных слоях Кокоревской I стоянки самые многочисленные. Вместе с ними встречены кости лошади, зубра, благородного оленя, архара, мелкого волка и зайца.

  При раскопках Кокоревской стоянки обнаружен замечательный вещественный документ первобытной охотничьей жизни — лопатка первобытного быка-зубра с застрявшим в ней обломком наконечника метательного дротика, изготовленного из рога. Такие наконечники в изобилии встречаются как на Кокоревской, так и «а многих других позднепалеолитических стоянках Сибири. Рана была не смертельной, но, судя по рентгеновскому снимку кости зубра, она не зажила, и, следовательно, животное вскоре стало жертвой охотников. Положение застрявшего в лопатке обломка наконечника показывает, что копье, поразившее животное, было брошено в него не сверху, а сзади, на высоте около полутора метров от земли. Это позволяет восстановить способ охоты на диких быков, применявшийся позднепалеолитическими племенами Среднего Енисея, а также, очевидно, и их современниками в других областях Сибири. Они преследовали стада первобытных быков так же, как это делали в XVIII—XIX вв., по словам Кэтлина, североамериканские индейцы в прериях, охотясь на бизонов. Завидев добычу, охотники подкрадывались к ней возможно ближе, может быть, накинув на себя для маскировки звериные шкуры. Затем шли в ход копья с острыми наконечниками из кости или рога, причем охотники стремились поразить зверя не в сердце, а именно в лопатку. На бегу острие копья вонзалось все глубже в тело раненого зверя, перерезая сухожилия, а измученное животное погибало от невыносимой боли и потери крови.

  Такой же в общем характер сохранят все остальные поселения, в том числе более поздние палеолитические поселения на Енисее, вплоть до голоцена, до самого начала новой, неолитической, эпохи. Неизменными в основе остаются прежде всего бытовой уклад, образ жизни и хозяйства, а вместе с ними каменный и костяной инвентарь, сложившийся уже, как мы видели, еще в то время, когда на Афонтову гору явились ее первые жители.

  На Ангаре за поселениями типа Мальты и Бурети и Военным госпиталем следуют памятники позднего палеолита, разделяющиеся на две группы: с листовидными двусторонне обработанными клинками (Верхоленская гора, Ушканка) и без таких клинков (Бадай, Черемушник на р. Белой, а также ряд стоянок на берегах Ангары, ниже устья р. Белой). Общей для них бытовой чертой является наличие таких же, как на Енисее, очагов, сложенных из камней, и в каменном инвентаре — скребел с выпуклым рабочим краем. Аналогичная картина прослеживается на Верхней Лене (стоянка у деревень Шишкине и Макарово).

  За Байкалом древнейшие палеолитические находки обнаружены, как уже отмечалось, в основании свиты культурных слоев Санного мыса.

  Следующий по времени памятник забайкальского палеолита — Ошурковская стоянка. В нижнем ее горизонте обнаружены остатки больших очагов, сложенных из булыжников, и своего рода мастерская, где производилась обработка камня. Если на Алтае и Енисее в дело шли преимущественно гальки зеленокаменной породы и кварцита, в районе р. Белой — местный темно-серый кремень из известняковых кембрийских толщ, на Верхоленской горе — желтый аргилит, то в долине Селенги таким преимуществом пользовался черный камень — лидит. Лидитовые гальки служили нуклеусами простейшей формы. Из лидитовых галек выделывались нуклеусы характерной формы — эпилеваллуазского типа, одно- и двуплощадочные, со скошенными площадками и нетронутой галечной коркой на одной стороне, тогда как с другой снимались отщепы. Второй вид нуклеусов в Ошурково представляют нуклеусы-скребки сибирского типа.2 Среди орудий на первом месте стоят гальки-чопперы и скребла с выпуклым лезвием, часто тоже изготовленные из целых плоских галек. Есть мелкие скребки из отщепов. Древние обитатели долины Селенги пользовались также костяными орудиями в виде вкладышевых ножей и наконечников, а также иглами с ушками. У них были и костяные плоские гарпуны с попеременно расположенными с обеих сторон зубцами. Наличие гарпунов, несомненно, связано с обилием рыбьей чешуи в очажном слое: рыба составляла важную часть пищи жителей стоянки. Охотились они на благородного оленя, бизона, лося, северного оленя, кабана, зайца. Искусство ошурковцев находилось на том же уровне, что и искусство обитателей Афонтовой горы и Верхоленской горы, — оно представлено одной дисковидной подвеской из камня и орнаментальными линиями в виде зигзага на вкладышевом ноже.

  Рассматривая в целом описанные выше послемальтинские палеолитические памяти Сибири, такие как Афонтова гора на Енисее, Верхоленская гора у Иркутска на Ангаре, Няньги и Усть-Кяхта на Селенге, Макарово, Шишкине, Нюя, Мархачан и другие поселения на Лене, предшествующие голоцену, а также отчасти и те, которые принадлежат голоценовой эпохе, можно Наглядно видеть глубокие различия между этими памятниками, с одной стороны, и Мальтой и Буретью — с другой. Эти различия свидетельствуют о том, что за какое-то сравнительно непродолжительное время, отделяющее те и другие памятники, в жизни и культуре древнейшего населения Сибири, а также, очевидно, и в его составе происходят еще более глубокие перемены. Перемены эти были настолько серьезны, что можно было бы с первого взгляда признать их результатом какой-то исторической катастрофы, если бы этому не противоречили факты, все же доказывающие преемственность культуры позднего палеолита Сибири от более ранней, времен Мальты и Бурети. Новые явления пронизывают всю жизнь древнего человека, и это прежде всего касается его численности. Первое, что следует отметить для позднего палеолита, это значительное расширение области, освоенной человеком, и повышение плотности населения. Если для предшествующего времени известно всего лишь два поселения на Ангаре и, по-видимому, столько же во всей остальной Сибири (Частинская на Лене и нижний слой Санного мыса), то теперь число стоянок насчитывается десятками. Люди заселяют долины важнейших сибирских рек в их южной части — Амура, Селенги, Енисея, Ангары и Лены; широко расселяются они и в предгорьях Алтая. На Селенге и Алтае эти поселения смыкаются с палеолитом Монголии и распространяются далее на восток и юг, в глубину степей и пустынных ныне нагорий Центральной Азии. Но еще более важные перемены происходят во внутренних областях жизни палеолитических насельников Сибири, в их культуре и бытовом укладе. Неожиданно исчезают прежние поселения, состоявшие из ряда прочных долговременных жилищ. Поселения имеют теперь характер временных охотничьих лагерей, состоявших из немногих надземных жилищ, скорее всего в виде шатров-чумов. Никаких других следов, позволяющих восстановить их форму и устройство, кроме очагов в виде кольцевидных выкладок из булыжников или плит, поставленных на ребро, от этих жилищ не сохранилось.

  Любопытной чертой быта позднепалеолитических поселений являются своеобразные клады—хранилища ценных вещей, обнаруживаемые без определенной связи с поселениями или жилищами. В одном случае на Енисее, в долине Абакана, у Соленого озера (Харлонекель), А.Н. Липский обнаружил каменные плиты, а под ними — темное пятно древнего углубления, вырытого в почве. Темное пятно оказалось заполнением ямки, в которой лежали три целых орудия из оленьего рода и пять частично поврежденных, а также заготовки для орудий из метакарпальных костей лошади. На самом дне ямки находились типичные для позднего палеолита скербловидные инструменты в количестве десяти штук. Роговые орудия представляют собой характерные для палеолита наконечники веретенообразной формы. Некоторые из них украшены продольными желобками-нарезками. По-видимому, в данном случае сохранилась яма-кладовочка палеолитического мастера, спрятавшего в ней свои орудия, изделия, а также сырье для будущих своих работ. Найденные в той же ямке каменные орудия, очевидно, служили инструментами этого древнего костереза. Уходя от своего имущества, этот человек заботливо прикрыл его каменными плитами, но по какой-то причине не смог вернуться, и сокровища, спрятанные в земле, навсегда остались забытыми.

  Второй захороненный палеолитическим мастером клад его изделий и сырья (но на этот раз не из кости, а из камня) обнаружен в Горной Шории, у с. Кузедеево на р. Кондоме. На высоком террасовидном склоне у маленькой деревушки Аил, откуда открывается прекрасный вид на долину реки, в приметном и издали видном живописном месте, в борту промоины примерно на глубине метра от поверхности почвы оказались каменные изделия позднепалеолитического облика. Вещи эти сложены были плотно друг к другу и в определенном строгом порядке. Это были в большинстве только лишь первоначальные заготовки — полуфабрикаты из галек, расщепленных характерным точно нацеленным ударом сбоку. Тут же лежал булыжник из плотной кремнистой породы, не тронутый еще обработкой. Среди заготовок лежали два великолепно обработанных, типологически выразительных предмета, совершенно законченных, но, по-видимому, еще не бывших в деле: остроконечник «мустьерского типа» и такое же классическое по форме скребло, овальное по очертаниям рабочего края. И здесь, на Алтае, мастер каменного века, спрятавший свой клад в надежном месте, не вернулся за ним обратно.

  Такие склады являются еще одним, в высшей степени своеобразным, свидетельством подвижной жизни верхнепалеолитических людей в Сибири: должно быть, им часто приходилось покидать насиженные места и при этом не всегда удавалось вернуться обратно.

  Столь значительные перемены в характере жилищ и в общем укладе жизни, конечно, должны были иметь определенные причины и глубокие основания. Перемены в характере жилищ могли быть объяснены изменением природных условий. В результате потепления климата и вследствие исчезновения прежних арктических ландшафтов отпала былая необходимость в сооружении глубоких и прочных полуподземных жилищ-землянок, сходных с палеоазиатскими жилищами нашего времени. Но еще более вероятно, что переход от старого уклада жизни, а вместе с тем от древних жилищ к новым обусловлен был переменами в животном мире — исчезновением мамонтов и носорогов и связанными с этим событием переменами в жизни палеолитических охотников.

  Когда эти люди утратили мамонта, с ними произошло то же самое, что должно было случиться с приморскими охотниками на морского зверя, эскимосами и сидячими чукчами, если бы у них исчезли или резко сократились почти неограниченные прежде запасы мясной пищи. Причиной этому были, вероятно, не только перемены в природных условиях, но и рост населения, способствовавший усиленной охоте, истреблению животных, особенно молодняка. Истребив таких крупных зверей, как мамонт или носорог, люди по необходимости должны были перейти к более подвижной жизни в погоне за стадами небольших сравнительно животных и соответственно часто менять места своих стойбищ.

  И, конечно, теперь уже не было возможности строить рассчитанные надолго прочные зимние жилища; прежние обширные поселки вымерли и запустели. Сама жизненная необходимость подталкивала людей к поискам новых форм хозяйства, к выявлению новых жизненных ресурсов. Такой новой отраслью хозяйства явилось (судя по находкам гарпунов и рыбьих костей в Ошурково и тех же гарпунов в других, видимо более поздних, стоянках, например в Ленковке и Верхоленской горе) рыболовство, до того неизвестное или почти неизвестное. Перемена образа жизни и гибель мамонтов должна была найти отражение и в духовной культуре палеолитических обитателей Сибири.

  Исчезновение мамонта лишило палеолитического человека и свежих бивней, этого идеального сырья для резчиков и скульпторов каменного века. Вместе с тем неизбежно пришло в упадок и древнее искусство резьбы по кости, ее лишь отчасти могла заменить резьба по рогу или дереву, недолговечные образцы которой вдобавок и не могли сохраниться до нашего времени.

  Труднее объяснить перемены в общем характере орудий труда и вообще каменного и костяного инвентаря. Облик каменных орудий теперь, резко меняется. Вместо изящных проколок с кривыми или прямыми тонкими остриями, миниатюрных скребочков, тонко ретушированных пластинчатых лезвий и резцов различных форм повсюду — на Алтае, Енисее, Лене, Ангаре, Селенге, Ингоде — распространяются крупные, массивные и тяжелые вещи, грубые на первый взгляд и единообразные по типу, изготовленные преимущественно из речных галек: чопперы и скребла. Принципиальное различие между мальтинско-буретьской культурой, с одной стороны, и афонтовско-ошурковской — с другой, обнаруживается не только в размерах и форме изделий, но и в самом существенном и исходном пункте — в основных, начальных приемах обработки камнями и прежде всего в отношении к исходному сырью — гальке. Камень-сырье в Мальте и Бурети полностью и целиком подвергался изменению. Исходной базой для всей каменной индустрии Мальты и Бурети служили не гальки как таковые, а специально подготовленные дисковидные или близкие к призматическим нуклеусы и снятые с них тонкие отщепы и пластины. Обработка камня велась здесь таким образом, что от формы первоначальной гальки или желвака кремня ничего не оставалось. Изделия с уцелевшей хотя бы отчасти валунной коркой, в том числе даже мелкие из отщепов, практически отсутствуют.

  В Ошурково и на Афонтовой горе все не только начинается, но по сути и кончается простой галькой, которая так или иначе от начала и до конца сохраняет если не целиком свою форму, то большую или меньшую часть своей исходной гладкой поверхности. Задача мастера как бы сводится к тому, чтобы использовать гальку с наименьшей затратой усилий на ее переоформление. Сами по себе приемы обработки галек отличаются такой же простотой и устойчивостью. Всюду и везде мы видели гальки, как бы рассеченные поперек одним сильным и ловким ударом. Разумеется, гальки не всегда рассекались так просто и прямолинейно посередине. Чаще сначала отбивался один конец, а затем в том же порядке уже последовательно снимался кусок за куском, пока, наконец, от исходной гальки не оставалась ее половина, а то и третья часть. Но результат был всегда один и тот же. Один конец такой гальки оставался нетронутым и заменял рукоять. Его легко и удобно было держать зажатым прямо в ладони, как когда-то держали свои рубила люди шелльского времени в Африке и Европе. Другой конец камня подвергался обработке. Последняя варьировала в зависимости от ранее поставленной цели. В одном случае мастер хотел получить отщепы и пластины с острым режущим лезвием. Тогда он использовал гладкую галечную поверхность как площадку нуклеуса и, нанося по ней один удар за другим, снимал с гальки необходимые ему изделия. Такую работу можно сравнить по характеру с отщеплением лучин от полена. В таком случае галька представляла собой чопперовидный нуклеус. В другом случае имелось в виду получить не отщепы, а орудие с массивным рубящим или скоблящим краем. Тогда лезвие, образовавшееся в результате раскалывания гальки и отщепления от нее кусков камня, подправлялось дополнительной ретушью. В данном случае получался уже настоящий чоппер со скребловидным или тесловидным лезвием, чаще всего выпуклым, иногда прямым или даже вогнутым. От скребел чопперы в собственном смысле этого слова отличаются, однако, тем, что у них иные пропорции. Различно отношение ширины лезвия к уцелевшей части гальки — длине изделия. Скребла шире, они имеют отношение длины изделия к ширине лезвия примерно, как 1:2, чопперы соответственно уже, их длина относится к ширине лезвия в среднем, как 2:1, 3:1, 4:1 и т.п. Оба вида таких галечных изделий, чопперовидные нуклеусы и собственно чопперы, однако, настолько близки друг к другу и так плавно переходят из одного типа в другой через ряд промежуточных вариантов, что не всегда легко отделить их друг от друга. Эти необычные с точки зрения исследователей палеолита Европы, Африки орудия несомненно отвечали определенным хозяйственным потребностям. В основном это были, надо полагать, орудия для обработки дерева — предшественники топоров, тесел, скобелей, ножей, а также инструменты для разделывания охотничьей добычи. Специфическая галечная традиция обработки камня лежит в основе изготовления и столь характерных для позднего палеолита Сибири скребел. О значении их в жизни населения Сибири в конце палеолита свидетельствует обилие таких орудий, составляющих подавляющую массу среди всех вообще каменных изделий на позднепалеолитических поселениях. По подсчетам Г.П. Сосновского и Н.К. Ауэрбаха, скребла такого рода составляют, например, на Афонтовой II половину общего количества найденных там каменных орудий (45% и 51.5% «орудия типа ручного рубила», т.е. те же скребла, только лишь с обработкой нижней стороны ретушью). Рабочий край скребел чаще всего выпуклый, реже прямой или вогнутый, но почти всегда крутой, обработанный характерной ступенчатой ретушью, похожей на мустьерскую. Иногда скребла имеют два параллельных лезвия, сходящихся вместе и образующих в таком случае прочное массивное острие — вид остроконечника. Скребла выделывались обычно из крупных и массивных отщепов, снятых с гальки-нуклеуса, на верхней стороне которых часто сохраняется нетронутая валунная корка. Но не менее характерен и другой прием изготовления таких орудий, когда подбиралась плоская галька овальных очертаний и ее раскалывали не поперек, а вдоль, расщепляя камень на две плоских, овальных по форме половинки. Оставалось только обработать один ее выпуклый край крутой ретушью, чтобы получить скребло. В этом случае основная тенденция галечной техники — сохранить гальку в наибольшей целости — выражена еще ярче и непосредственнее. Специфическая галечная традиция обработки камня, которая так выразительно выступает в материалах позднепалеолитических поселений Сибири, а также Монголии и господствует здесь, обнаруживается и в иных формах — в виде своеобразных нуклеусов, приближающихся к леваллуазским нуклеусам Запада. Эти нуклеусы тоже изготовлялись из целых, обычно овальных галек и у них также сохранялась нетронутой половина исходной галечной поверхности. Но у них от концов отбивались куски камня — так получались одна или две (на противоположных концах гальки) отбивных площадки, как правило, скошенных по отношению к направлению удара, которым снимались пластины. Пластины снимались только с одной стороны, другая же сторона гальки сохраняла, как сказано, нетронутую корку. Все эти галечные изделия постоянно сопровождались нуклеусами-скребками с боковой ретушированной и заостренной на конце лопастью-рукоятью, тогда как с их массивного торца снимались пластины. Эти загадочные изделия в ряде случаев настолько малы и тонки, а фасетки их столь узкие, что снятые с них пластины явно были непригодны для употребления, в том числе даже и в качестве вкладышей. Они служили, очевидно, скобелями или соответствуют полиэдрическим резцам, одинаково употреблявшимся для обработки дерева, кости и рога. Наряду с этими орудиями иногда встречаются пластинчатые односторонние клинки с краевой ретушью, напоминающие мустьерские остроконечники. Изредка есть и нуклеусы, близкие к мустьерским дисковидным. Важный элемент инвентаря позднего палеолита Сибири — костяные изделия. На первом месте среди них стоят неизвестные ранее костяные клинки копий и ножей с вкладными лезвиями из кремневых пластинок и плоские гарпуны «азильского» облика.

  Таким образом, в конце ледникового времени и в начале послеледниковой эпохи, около 15—10 тыс. лет тому назад, к востоку от Урала на всей территории Северной Азии, простирающейся от Алтая и до Амура, от Центральной Якутии до Монголии, существовал один и тот же уклад жизни бродячих или полубродячих охотничьих племен. Повсюду люди жили в легких надземных жилищах типа шалаша или чума. Везде на этих необозримых просторах распространилась удивительно единообразная в ее самых общих чертах культура позднепалеолитических племен. Куль- 69 тура эта была, как мы видели, резко отличной от двух главных культур этого времени в Старом Свете, европейской и африканско-средиземноморской. Основная черта этой культуры заключается в том, что ее носители, древнесибирские племена, выделывали свои крупные орудия одними и теми же стандартными для Сибири и Центральной Азии приемами из расколотых поперечными ударами и затесанных сколами вдоль края речных галек. Одинаковы в основе и формы этих орудий: чопперовидные нуклеусы-гальки, чопперы и скребла с выпуклым или овальным рабочим краем. Кое-где к ним примешиваются остроконечники «мустьерских» форм и диски-нуклеусы, а также нуклеусы леваллуазских форм. Везде эти орудия сопровождаются также и вещами верхнепалеолитических типов, изготовленными из отщепов и пластин, а. также очень простыми подделками из кости.

  Более того, повсюду позднепалеолитические обитатели Сибири изготовляли крупные каменные изделия из одних и тех же видов каменного сырья, преимущественно из галек зеленокаменных яшмовидных породи кварцитов на Енисее, Ангаре, и Лене или из тех же галек зеленых яшм, кварцита и черного лидита на Селенге и в монгольских степях. Единство культуры, возможно, связано было и со становлением единого в расовом и этническом отношении населения. При вероятном наличии древних европеоидов, бесспорная примесь которых обнаруживается в более поздних обитателях Сибири к западу от Енисея, в позднем палеолите здесь окончательно складывается и преобладает, по-видимому, тот физический тип населения Сибири, который господствует в ней на протяжении всей последующей истории, — монголоидный. Указанием на это могут служить фрагмент черепа, найденный в 1937 г. на Афонтовой горе, и явно монголоидные черты «одетой» статуэтки из Бурети.

  Своеобразие сибирского палеолита нас уже не поражает так, как поразило оно ученых XIX в., сторонников эволюционизма. Теперь ясно, что рядом с палеолитическим миром Запада существовали другие, равноправные по тому времени культурно-исторические миры. В каждом из них человек по-своему осваивал своеобразные природные условия, создавал собственные изобретения и делал различные открытия, строил свою культуру. Сложные, далеко не выясненные отношения этих этнографических миров — культур древнекаменного века — еще более усложняют жизнь палеолитического человека, еще более обогащают всю эту калейдоскопическую картину, столь непохожую на единообразную панораму всемирной истории каменного века, которая развертывалась перед глазами эволюционистов XIX в. Но все-таки где следует искать корни позднепалеолитической культуры Сибири, где истоки того, что составляет ее специфику. — галечных орудий и галечной техники?

  Исходя из имеющихся сейчас данных, можно полагать, что население Сибири того времени не было чуждо тем племенам древнекаменного века. 70 которые оставили свои следы в Мальте и Бурети: об этом свидетельствуют в первую очередь костяные наконечники копий, а также немногочисленные мелкие кремневые изделия в виде проколок и скребков, близкие к мальтинским. В Бурети и Мальте, как мы видели, имеются и первые чопперы — оббитые рубящие орудия из галек. Есть здесь и отдельные крупные скребла, изготовленные из отщепов, хотя нет еще массивных тяжелых скребел позднепалеолитических форм. Кое-что связывает эти культуры и в области художественной деятельности, например диски-подвески с просверленными в центре отверстиями вроде найденных на Афонтовой горе или в Ошурково.

  Но в целом галечный инвентарь позднепалеолитических поселений вызывает в памяти иные, не западные, а южные и восточные аналогии. Через монгольские степи и пустыни Центральной и Средней Азии протягиваются какие-то невидимые нити к высоким нагорьям Тибета и Гималаям, вплоть до Северо- Западной Индии, где уже в раннем палеолите, во время третьего оледенения, возникает раннесоанская культура оббитых галек — чопперов. Традиции ее устойчиво продолжаются здесь в каменном инвентаре и до позднейшего времени — не только до мезолита, но и неолита. На формировании этой новой культуры явно отразились глубокие исторические связи и с палеолитической Средней Азией: оттуда идут черты леваллуазской техники, а также и «мустьерские» элементы в каменном инвентаре. Именно в Средней Азии так рано и с таким блеском развивается в конце мустьерской эпохи леваллуазская техника расщепления кремня. В сибирском же палеолите эти изделия раньше всего и обильнее обнаруживаются на западе — на Алтае (в Усть-Канской пещере) и в Северном Казахстане, а также на юге Енисейского края и в Туве. Как давно начинаются эти связи, можно судить по тому, что одним из самых характерных для Мальты и Бурети каменных изделий являются полудисковидные орудия, напоминающие одновременно нуклеусы и скребла «высокой формы». Они удивительным образом похожи по своей форме на палеолитические изделия из Центрального Казахстана, в которых выражена своеобразная местная техническая традиция, зародившаяся, по-видимому, очень рано и продолжавшая, как показали находки X. Алпысбаева, непрерывно существовать там вплоть до верхнего палеолита, а может быть, и еще позже. Новым указанием на это могут служить палеолитические находки в Ачинске, где вместе с костями мамонта, песца и дикой лошади имеются вещи, характерные для среднеазиатских и переднеазиатских культур каменного века: серии пластин с четко оформленными боковыми выемками, нуклевидные орудия в виде скоблей и скребков «высоких форм», резцы, острия со скошенным концом и поперечно-лезвийные пластины, напоминающие мальтийские. Там же оказались и типично сибирские скребла. Культурная и этническая история древнейшей Сибири, следовательно, с самого начала шла не в изоляции, а в живом взаимодействии с другими странами. В нее внесли свой вклад племена Запада, Юга и Востока, а сама она, нужно думать, тоже оказывала влияние на соседей, как близких, так и далеких. С этой стороны замечательно отмеченное 3. А. Абрамовой совпадение в каменном инвентаре стоянки Красный Яр на р. Ангаре и палеолитического поселения Талицкого на р. Чусовой. Стоянки Талицкого и Красный Яр оказываются как бы промежуточными станциями древнейшего пути между Прибайкальем и Уралом.

  Расставаясь с палеолитом Сибири и его людьми, следует бросить последний взгляд на эту отдаленную эпоху в целом, на место ее в истории Северной Азии. Мы видели, что уже в отдаленнейшем прошлом, не менее 20—25 тыс. лет тому назад, Сибирь от Урала и до Тихого океана, от моря Лаптевых и до монгольской границы не была безлюдной, как прежде, пустыней. Палеолитические поселения показывают, как в ходе тысячелетий 71 первобытные племена постепенно осваивали эти огромные пространства, в там числе на севере, двигаясь все ближе к Ледовитому океану, откуда в обратном направлении навстречу им давно уже стремился мощный поток арктических животных, завоевавших на протяжении ледникового периода почти всю Азию и Европу.

  Расселение древних людей в то время, конечно, было длительным и медленным процессом, совершалось в чисто геологических еще по своей медленности масштабах. Нужно было много времени, чтобы, выйдя из южных областей земного шара, первобытные люди достигли Урала, Енисея, Лены, Селенги и Ангары.

  Потребовалось, конечно, еще больше времени для того, чтобы они проникли так далеко на северо-восток, как это видно из распространения древнейших палеолитических поселений на Верхней и Средней Лене. Очень долго здесь остро сказывалась, должно быть, еще общая малочисленность палеолитических племен в обжитых ими местах. Да и сами заселенные бродячими охотниками районы, которым соответствуют отдельные гнезда их стоянок, долго были изолированными островками, терявшимися среди дикой и враждебной человеку природы севера. Они всюду чередовались еще с огромными пустынными пространствами.

  Историческая заслуга первых обитателей Сибири при всем том очень велика. Именно они, настоящие пионеры севера, в погоне за мамонтами, стадами северных оленей, лошадей и быков открыли эту совершенно новую для человека страну.

  Им не удалось еще полностью освоить ее колоссальные пространства. Но уже 25 тысячелетий тому назад, во время существования поселения в Мальте и Бурети, Частинской и Санного мыса, а может быть, и еще раньше, были проложены первые тропы, которые вели людей в глубину Сибири. На ее девственной почве были созданы совершенно новые культурные очаги. Была заложена прочная основа для развития человеческой культуры на севере и дальнейшего завоевания его необозримых территорий.

На Ангаре самыми ранними по их геологическому возрасту являются поселения Мальта (у деревни того же названия, на левом берегу р. Белой) и Буреть (на правом берегу р. Ангары, у с. Нижней Бурети), расположенные в ближайшем соседстве друг с другом — их разделяют всего лишь 7—8 км по прямой линии. Поселения эти связаны не только соседством, но и поистине близнечным единством культуры. Общность культуры обитателей этих поселений выражается во всех ее сторонах, начиная с устройства и планировки жилищ и кончая стилем художественных изделий, художественным мировоззрением и идеологией.1
  Так же как верхнепалеолитические охотники всей приледниковой зоны Европы и Азии, древние обитатели Ангары жили своеобразным полуоседлым бытовым укладом, совсем не похожим на обычные представления о бродячей беспокойной жизни «диких охотников» каменного века. Они строили для зимнего времени целые поселки, состоявшие из ряда прочных, рассчитанных на длительное использование жилищ. В Бурети найдены, например, остатки четырех таких жилищ.

  В Мальте и Бурети древние жилища размешались рядом друг с другом вдоль берега реки, в первом случае — вдоль р. Белой, во втором — вдоль Ангары. Одинаковым в принципе было и устройство жилищ. Самая характерная и вместе с тем неожиданная особеность этой палеолитической архитектуры — широкое и постоянное применение в качестве строительного материала костей животных, в первую очередь мамонта и носорога, а также рогов северного оленя. Так устроено было, например, одно из жилищ Бурети, сохранившееся под слоем лессовидного суглинка лучше и полнее всех остальных. Оно имело углубленное в землю и несомненно специально для этого выкопанное, прямоугольное в плане основание. Наружу вел узкий коридор, выходивший к реке. По краям углубления первоначально были в строгом порядке симметрично расставлены бедренные кости мамонта, вкопанные в землю нижними концами и прочно закрепленные внизу для устойчивости плитами известняка. Это были своего рода «столбы» древнего жилища, или споры для них, та конструктивная основа, на которую опирались его стены и крыша. Таких «столбов» в жилище имелось около двенадцати. В том числе одним из таких «столбов»-упоров служил бивень, а другим — череп мамонта.

  Вместе со «столбами» уцелели и остатки каркаса, на который опиралась крыша палеолитического жилища. Внутри дома, на самом его полу, оказалось множество рогов северного оленя, несомненно специально собранных и отсортированных. В ряде случаев рога лежали, перекрещиваясь друг с другом под прямым углом, с определенными промежутками между стержнями и их отростками, образуя как бы сетку. Отсюда следует, что крыша палеолитического жилища в Бурети должна была иметь основу в виде ажурной сетки из рогов оленя, перекрещенных и взаимно сплетенных друг с другом не только обмоткой, но и своими переплетающимися отростками.

  Причина, почему жители древней Бурети строили свои дома не только из дерева, но и из костей, почему они использовали кости мамонта для устройства таких частей жилища, для которых в наше время применяется именно дерево, объясняется, видимо, своеобразными климатическими и ландшафтными условиями того времени. Вокруг Бурети простирался, нужно думать, безлесный район, лежали степи и тундры. По необходимости приходилось для сооружения домов пользоваться тем материалом, который так щедро поставляла охота — основной источник существования палеолитических людей, — костями мамонта и рогами северного оленя.

  Примерно так же поступали недавно и арктические племена северо-востока Азии, обитавшие вдоль берегов Берингова пролива и занимавшиеся преимущественно охотой на морского зверя — на китов, моржей и тюленей. Эскимосы и прибрежные оседлые чукчи, жившие на безлесном берегу Чукотки, еще в XIX—XX вв. строили свои зимние жилища таким образом, что, кроме выброшенного морем дерева — плавника, в их конструкции решающее место принадлежало ребрам кита, китовым позвонкам и в особенности большим китовым челюстям или даже черепам. Жилища их так и назывались — «валькар», т.е. буквально «дом из челюстей кита». Да и сами эти дома были удивительно сходны не только по конструкции, но, очевидно, и по форме с жилищами палеолитических обитателей Бурети. Они точно так же имели в своей основе более или менее глубокий котлован, вырытый в земле. Из жилища вел в сторону моря узкий туннелеобразный выход. Крыша эскимосского зимнего жилища слегка выступала над землей в виде расплывчатого куполообразного холма или бугра, над которым в зимнее время проносились тучи снега.2 Превосходно сохранившиеся в Мальте остатки жилища иного рода, надземного, были исследованы М.М. Герасимовым. Оно было обозначено кольцом из массивных плит известняка, диаметр его был равен 4,5 м. Некоторые из плит ограждения жилища стояли в момент раскопок на ребре, как и 25 тыс. лет тому назад. В полу жилища, почти строго в центре, выкопано было очажное углубление в виде чаши, дно которой было выстлано тонкими плитками известняка. С одной стороны очага лежали обломки расщепленного нефрита, ножевидные пластинки, костяные острия, тонкие стружки бивня мамонта — остатки работы палеолитического скульптора, а выше, над слоем без находок, оказались изображения гагары и лебедя. С другой стороны очага сохранились бусы из бивня мамонта, подвески из кальцита, «пуговицы», орнаментированные резными зигзагами, иглы, шилья, скребки и ножи. Над тонким слоем без находок здесь лежала обычная женская статуэтка. Найдены были в Мальте и своеобразные жилища, одна сторона которых, окаймленная плитками с костями животных, была врыта в толщу отложений террасы, а вторая выходила к реке.3

  В отличие от эскимосских домов жилища Мальты и Бурети отапливались и освещались не жировыми лампами. Внутри жилищ Мальты и Бурети, нередко в самой их середине, горели костры, от которых сохранились остатки очагов, небольшие скопления золы и мелких древесных угольков. Очаг был центром жилища, вокруг него сосредоточена была вся жизнь его обитателей. На кострах очагов готовили пищу. Около них выделывали каменные орудия и оружие из кости и рога, а также удивительные художественные произведения, в том числе не только простые украшения, но и вещи, поражающие мастерством и реалистической правдой образов, созданных художниками ледникового времени.

  Среди художественных вещей в Мальте и Бурети имеются уникальные скульптурные изображения одетых в меховую одежду женщин. Эти скульптуры представляют собою ещe один и, пожалуй, наиболее выразительный штрих той необычной картины жизни первобытных арктических охотников на берегах Ангары, о которой рассказывают развалины их жилищ. На скульптурах мы видим древнейшее в мире изображение шитой одежды.

  «Одетые» статуэтки из долины Ангары — единственные в своем роде среди всех других женских изображений верхнепалеолитического времени; в Европе на них имеются только отдельные элементы одежды в виде перевязей, браслетов и поясков. На сибирских же статуэтках видна шитая одежда типа мехового комбинезона, шерстью наружу, плотно облегающая тело с головы до ног. Яснее всего этот костюм показан на статуэтке, найденной в 1936 г. в Бурети. Мех, из которого был сшит костюм, обозначен здесь полукруглыми ямками и насечками, расположенными в определенном ритмическом порядке, правильными рядами сверху вниз по поверхности всей фигурки. Этих ямок нет только на лице, единственной части тела, которая оставалась обнаженной. Мех резко отделен от выпуклого лица статуэтки глубокими узкими желобками, образующими выпуклые края — валики. Этим приемом мастер передал густую пушистую кайму капора. Широкий и плоский сзади, он заостряется и суживается кверху.

  Сравнивая костюм на статуэтке из Бурети с одеждами современных народов, нетрудно обнаружить в них близкое сходство. Арктические охотники на морского зверя и северного оленя, а также оленеводы тундры до сих пор носят такую глухую одежду типа комбинезона. Меховой капюшон — непременная принадлежность современного арктического костюма. Две такие же, как в Бурети, «одетые» статуэтки, только схематичнее трактованные, оказались в Мальте.4 Изображенная на «одетых» статуэтках глухая меховая одежда вместе с углубленными в землю жилищами обусловлена была климатическими особенностями ледниковой эпохи. Без нее жизнь человека в тундре невозможна. Зимой, когда в открытых степях и тундрах, простирающихся от Ледовитого океана до Атлантики, дули пронзительные и холодные ветры, палеолитические люди подобно современным арктическим народам по необходимости должны были закутываться в одежды из меха. Плотно облегая тело, такая одежда вместе с тем не стесняет движений и сохраняет внутри тепло. Она оставляет открытыми только лицо и руки. Все остальное надежно скрыто под пушистым меховым покровом. Если «одетые» женские статуэтки показывают палеолитического человека вне дома, в океане снега, на пронизывающем до костей холодном ветру, лицом к лицу со снежными бурями и метелями, то обнаженные статуэтки показывают его жизнь с другой, домашней, стороны — внутри палеолитического жилища в искусственно созданном мире: за плотной стеной из костей, земли и, вероятно, шкур. Европейских путешественников часто неприятно поражало и шокировало обыкновение чукчей, коряков и эскимосов сидеть внутри своих жилищ без всякой одежды, совершенно голыми, а в лучшем случае с одним только небольшим передником, или «поясом стыдливости». Достаточно, однако, представить внутренность чукотской или эскимосской землянки в зимнее время, чтобы понять целесообразность и необходимость такого обычая. Теснота жилища, лишенного вентиляции, густо заполнена людьми, воздух насыщен испарениями их тел и чадом жировой лампы. Пот непрерывно струится по телу обитателей жилища. Сидеть здесь в одежде из шкур невозможно не только из-за тепла, но еще и потому, что стоит человеку выйти потом из дому, как одетая на нем, прогнуться и согревать тело. В таком виде обычно и изображали своих женщин мастера палеолитического времени: с одним только узким поясом, игравшим скорее роль украшения, чем одежды, или абсолютно голыми, но зато с роскошной, заботливо сохраняемой прической, немногим уступавшей, повидимому, современным образцам этого рода. Волосы женщин из Мальты и Бурети то падают на плечи сплошной массивной грудой, то уложены параллельными друг другу горизонтальными рядами; в других случаях они лежат зигзагообразными уступами. По богатым материалам Мальты и Бурети можно восстановить не только общие черты хозяйства, техники и быта, но и многое другое, в том числе основные черты духовной культуры и мировоззрения жителей Сибири того времени.

  Уже первое палеолитическое поселение, открытое в 1871 г. в Иркутске, у Военного госпиталя, поразило ученых художественными изделиями, неожиданными для ледниковой эпохи и времени грубых, нешлифованных, а только оббитых каменных орудий палеолитического человека. Особенно неожиданны были эти удивительные находки в глубине далекой и суровой Сибири, вдали от всеми признанных центров художественного развития. В снегах Сибири труднее всего было ожидать столь раннего и по тем отдаленным временам высокого развития художественного творчества, в данном случае — скульптуры и орнамента. Тем не менее еще А.С. Уваров, автор первого и классического в XIX в. сводного труда по каменному веку России, определенно отметил выдающееся значение этих находок для истории эстетических представлений и начального искусства человечества. Он писал тогда по поводу иркутских находок: «В пещере Мамонта, как мы видели, найдены были только просверленные звериные зубы, а в иркутской находке, кроме восьми просверленных клыков изюбра, встречаются еще и другие предметы, изготовленные из мамонтовой кости. Тут же не довольствуются одною продолговатою бусиной из гипса или костью от голенастой птицы, а приготовляют особые бусы в виде столбиков, покрытых полосками, шаров с полосками и особые еще украшения, столь же тщательно отделанные. Не только в этих предметах сделаны сверлины, но даже и поверхность их с таким старанием выглажена, что, по замечанию И.Д. Черского, они напоминают токарную работу. Сверх того полоски, украшающие эти предметы, хотя проведены не совсем удачно, однако расположены симметрическими и параллельными группами из одинакового числа полосок. Таким образом, украшения, которые вначале состояли из простых просверленных зубов, быстро развиваются в настоящие узоры в симметрическом порядке и вообще получают правильные, как бы точеные формы. Такое быстрое развитие и в особенности такая трата времени на тщательное изготовление предметов роскоши, излишних при суровом быте человека палеолитической эпохи, в высшей степени любопытна как проявление особой духовной потребности».5 Такой духовной потребностью, по его словам, было эстетическое чувство.6 Ко времени открытия Мальты и Бурети коллекция художественно обработанной кости из поселения у Военного госпиталя уже не существовала: она вместе со всеми остальными находками 1871 г. погибла в огне иркутского пожара 1879 г. Это способствовало тому, что о ней забыли надолго и прочно. Но тем большее впечатление произвели в мире исследователей палеолита и палеолитического искусства новые находки в Мальте, этой удивительной сокровищнице первобытного искусства, занимающей одно из первых мест в мире по богатству и разнообразию образцов художественной резьбы по кости и мелкой скульптуры каменного века. За мальтийскими находками вскоре стали известны находки в Бурети, пронизанные тем же художественным мировоззрением и выполненные в том же духе.7

  Чтобы в полной мере оценить впечатление, произведенное на ученых вновь открытыми в глубине Сибири художественными сокровищами людей ледникового времени, достаточно сказать, что Мальта и Буреть дали 20 женских статуэток — почти половину «мирового запаса» этих изделий палеолитических скульпторов. Теперь стало ясно, что в Сибири того времени, на берегах Ангары и Байкала, существовал мощный очаг первоначальной художественной культуры. Культура эта находилась на том же уровне, что и одновременные центры палеолитического искусства в Западной Европе. Впечатление от новых находок, а вместе с тем и их сходство с европейскими были настолько сильными, что снова встал вопрос о происхождении палеолитического искусства, а вместе с ним и самого «разумного человека» из глубины Азии.

  Искусство палеолитического населения Сибири, судя по его образцам, найденным в Мальте и Бурети, было в основе реалистическим, наполненным отзвуками реальной жизни. Богатство, с которым оно представлено в археологических находках, тоже имеет свои основания в условиях реальной жизни людей того времени. Так же как эскимосы, оседлые чукчи и коряки недавнего прошлого, древние обитатели Мальты и Бурети, жившие в условиях арктической природы, имели, очевидно, достаточно досуга зимой, чтобы тратить его на художественную резьбу. В зимнее время, когда кругом бушевала пурга и лежали горы снега, эта работа могла служить им развлечением и отдыхом. Кроме того, в их распоряжении в изобилии был первоклассный материал для резьбы: бивни мамонтов и кости животных, а также мягкий камень, который сам «просился» в руки мастеров. Видимо, именно поэтому здесь так пышно развилась пластика, так многочисленны антропоморфные изображения — женские статуэтки и изображения животных и птиц.

  Женские статуэтки Мальты и Бурети входят в круг широко известных «палеолитических Венер» Западной и Восточной Европы. Они представляют собою самый восточный цикл этих изображений, характеризуемых в целом удивительным общим единством стиля и формы. Повсюду, начиная с Италии и Южной Франции и кончая Ангарой, в этих фигурках из оленьего рога, бивня мамонта и реже камня передан один и тот же устойчивый и постоянный, почти канонический в своей законченности образ обнаженной женщины, изображенной чаще всего в одной и той же позе — стоящей во весь рост со сложенными на груди руками. Обнаженное женское тело почти всегда бывает изображено правдиво и точно, иногда с несколько утрированными деталями, характеризующими зрелую женщину-мать, с пышными, массивными бедрами, большим отвислым животом и подчеркнутым признаком ее пола.

  Палеолитические женские статуэтки из Мальты и Бурети подразделяются на две большие группы. В первую из них входят статуэтки удлиненных пропорций, с узким и длинным туловищем, «худощавые», «астенической конституции», во вторую — статуэтки массивных пропорций, с коротким туловищем, с намеренно утрированной поясницей и бедрами, «пикнической конституции». Особенно интересны в ряде «пикнических» статуэток утрированная передача форм седалищной части, а также характерный изгиб женского тела в пояснице. При взгляде на такие статуэтки сбоку кажется, что женщины как бы находятся в полусидячей позе. У некоторых из них, кроме того, седалищная часть поднята необычно высоко, почти в два раз выше, чем этого требуют нормальные пропорции человеческого тела. Возможно, что две группы статуэток — «толстых» и «тонких» — соответствуют не двум конституционным типам женских фигур, а двум возрастным группам, т.е. передают типы женщин зрелого и молодого возраста. Такое расчленение женских статуэток по возрастам или конституции находится в соответствии с основной реалистической тенденцией палеолитического искусства. Оно выражает стремление древних мастеров к наиболее точной передаче характерных черт изображаемой натуры. Та же основная направленность палеолитического искусства Сибири в сторону возможно более живой и точной реалистической передачи форм человеческого тела нашла особенно сильное выражение в манере изображения той части тела, где всего сильнее сказывается индивидуальность и психика человека, — лица. В то время как в Европе преобладают безликие статуэтки, в Мальте и Бурети лица всех фигурок моделированы объемно, пластически. Особенной жизненностью передачи лица выделяется уже упоминавшаяся «одетая» статуэтка из Бурети, найденная в 1936 г. Ее продолговатая и овальная голова сужена кверху. Лоб маленький и выпуклый, щеки и скулы очерчены вполне определенно, они выступают вперед. Подбородок округлый, нежно моделированный. Рот не обозначен, но он «угадывается», и отсутствие его не бросается в глаза. Несколько расплывшийся, мягко очерченный нос резко отграничен уступом снизу. Глаза узкие и раскосые, переданы в виде миндалевидных углублений. Впечатление от них такое, что они сразу же вызывают в памяти черты лица определенной расы — монгольской.

  В иной манере, значительно грубее и проще, в резких отчетливых контурах, передано лицо на одной из статуэток, найденных в Мальте. Но и в нем видны те же расовые черты. Лицо это плоское и широкое, с широким и плоским носом. По типу своему оно напоминает монголоидные, широкие и скуластые лица на бурятских и тунгусских резных деревянных скульптурах, исполненных в XIX в.

  С такой же заботливостью и тщательностью мастера эпохи палеолита, изготовлявшие статуэтки, передают женские головные уборы и прическу, а также одежду.

  На полу жилищ в Мальте и Бурети, в том числе непосредственно около очагов, вместе с женскими статуэтками лежали вырезанные из бивня мамонта фигурки летящих водоплавающих птиц — уток или гагар. Фигуры эти поражают стереотипным единообразием формы, своего рода устоявшейся, канонически неизменной манерой, в которой они выполнены. Это совершенно одинаковые, стандартные изображения: у всех короткое и массивное туловище, четко моделированная маленькая головка на длинной, напряженно вытянутой вперед шее, крылышки всегда маленькие и округлые. Весь облик фигурок показывает, что птицы изображены в движении, в стремительном полете.

  В коллекции вещей из Мальты есть еще три фигурки птиц, не похожих на все остальные. Первые две фигурки изображают водоплавающих птиц — утку и гуся. Утка показана как бы плывущей по воде. Гусь стоит на одной ноге, слегка вытянув вперед голову и склонив ее вниз. Третья фигурка птицы изображает скорее всего снежную куропатку, обитательницу тундры и лесотундры. У нее широкое уплощенное туловище, большая типично куриная голова с острым клювом. Крылья и оперение обозначены условно — характерно мальтийским приемом — рядами полулунных ямок.

  На двух бляхах из бивня мамонта, найденных в Мальте и служивших, очевидно, амулетами-оберегами (одна из них обнаружена в погребении на скелете младенца), имеются выгравированные изображения змей. На одной из таких блях змеиные фигуры показаны особенно отчетливо, хотя и не без утрировок: у них волнообразно извивающиеся тела и большие преувеличенно раздутые стилизованные головы, похожие на головы кобр в угрожающем положении. Но ясно, что это не кобры, а всего-навсего своеобразный прием стилизации, подчеркивающий самое характерное в этом отвратительном и опасном животном, его ядовитую голову. Замечательной особенностью этой композиции является то, что здесь виден процесс перехода от реальной фигуры змеи к «чистому» орнаменту — спирали. Если на одной стороне бляхи тела змей переданы в виде волнистых линий, то на другой змеи не имеют головок и скручиваются в спирали-клубки. Подлинным украшением мальтийской коллекции служит тонко выгравированное на пластинке из бивня мамонта изображение этого зверя. В рисунке несколько упрощенно, но все же правдоподобно передан своеобразный облик ископаемого мохнатого слона. Древний художник изобразил здесь все самое существенное и характерное для мамонта: грузное туловище, основная масса которого приходится на переднюю часть, крупную шишковидную голову, отделенную седловидной впадиной от крутого горба над передними лопатками, и падающую в задней части, как бы обрубленную линию спины.

  Следующую большую область художественного творчества древних мальтийцев и их современников в Бурети составляют украшения и орнамент. Украшения вообще занимали важное место в жизни палеолитических людей, им уделялось много внимания и времени. На головах палеолитических людей, кроме пышной прически и шапок, были головные обручи, похожие на царские диадемы античного мира. Такая диадема найдена на лбу младенца, погребенного под полом одного из мальтийских жилищ.

  На шее того же младенца висело когда-то богатое ожерелье из узорчатых бус, вырезанных из бивня мамонта. Ожерелье заканчивалось как Драгоценным кулоном фигуркой в виде искусно стилизованной летящей птички. На тех же поселениях в долине Ангары встречены и более простые украшения: диски с отверстиями, бусы — пронизки из кости, украшения из зубов животных. Из зубов животных самыми популярными были клыки марала, явно привлекавшие людей каменного века своим блестящим белым цветом, и клыки хищников, которые, нужно думать, связаны были с определенными магическими представлениями.

  В числе материалов, которые человек употреблял для изготовления украшений и на добычу которых он тратил немало усилий, были и разные цветные камни. В Мальте и Бурети из белого кальцита, до сих пор сохранившего свой блеск и прозрачность, делались бусы-пуговицы в виде брусков с желобком посередине для привязывания. Для той же цели шел в дело благородный змеевик. В Бурети уцелела настоящая мастерская, где подвергался обработке этот приятный по цвету и вязкий камень-самоцвет. В мастерской найден даже миниатюрный диск с отверстием посередине из еще более редкого и ценного камня — зеленого саянского нефрита. Это первый, древнейший в мире образец ценного минерала, использованный человеком как украшение.

  По тонкости работы и богатству орнаментации выше всего стоят палеолитические браслеты. Это подлинные шедевры костерезного искусства, тем более удивительные, что выполнены они были простыми каменными орудиями без токарного станка, без металлических сверл и резцов. Такие браслеты найдены и в Сибири, в Мальте.

  Орнаментика палеолитических обитателей Сибири, как и в Европе, — имела в основном прямолинейно-геометрический характер. Это преимущественно прямые короткие полоски-насечки, ямки, иногда полулунные углубления. При помощи таких простых средств превращались в настоящие произведения высокого искусства самые обыденные вещи вроде игл, шильев или головных булавок. Они оформлялись нередко с тонким художественным вкусом и изяществом. Так, у некоторых из них головка оформлена скульптурно, в виде шляпки, у других стержень имеет вид спирали.

  Одежда, нужно думать, не только дополнялась бусами и браслетами, но несомненно и сама по себе в значительной мере представляла произведение искусства. Костюм людей эпохи палеолита, по-видимому так же, как у современных арктических племен, украшался аппликацией из кусочков разного меха; с него, вероятно, свисали меховые жгуты — хвосты и причудливая бахрома.

  Особой, хотя и целиком исчезнувшей областью орнаментики была татуировка, которой древний человек покрывал обнаженное тело. О том, что татуировка действительно существовала, можно догадываться по узорам на некоторых палеолитических статуэтках, которые вызывают в памяти татуировку различных народов недавнего прошлого.

  В произведениях искусства палеолитического человека отражается, таким образом, сложный и большой мир эстетических понятий, а вместе с тем и множество идей, составлявших его мировоззрение, идей, которые мы можем представить лишь отчасти, с большей или меньшей долей правдоподобия. Основным средством для этого служат, разумеется, сравнительные этнографические данные, аналогии их жизни отсталых племен нашего времени, в первую очередь тех, которые живут в сходных естественно-географических условиях, например арктических оленеводов и охотников на северного оленя или сибирского зверя: эскимосов, сидячих чукчей и коряков, алеутов.

  Реконструкция мировоззрения народов глубокой древности по материалам этнографии не может быть абсолютно точной, так как современное человечество не застало в живых ни одного народа, находящегося на уровне развития палеолитического человека. Но все же такая реконструкция — это единственная возможность представить себе особенности быта и культуры людей первобытного общества.

  В религиозных верованиях арктических народов вплоть до XIX в. пережиточно сохранилось многое такое, что помогает понять мировоззрение палеолитического человека.

  В эскимосских поселениях часто встречались женские фигурки, вырезанные из дерева и кости, поражающие своим сходством с палеолитическими. На о. Пунук обнаружена была, например, статуэтка из бивня моржа, которая так же, как и палеолитические фигурки, реалистически передает облик обнаженной пожилой женщины с пышными формами тела. Массивные груди ее тяжело падают вниз. Руки покоятся на животе в том же положении, в каком они изображались в палеолите. Если бы эту статуэтку нашли в каком-либо знаменитом поселении палеолитического времени, никто бы не удивился: настолько прочно входит она по всем своим признакам в круг женских статуэток верхнего палеолита. Кроме того, образ жизни, а также искусство эскимосов настолько близки к укладу быта палеолитических обитателей Европы и Северной Азии, что еще сто лет тому назад возникла теория о происхождении эскимосов и их культуры от мадленских племен Франции. Тем интереснее знать, какое значение имеют подобные статуэтки для эскимосов, какие с ними связаны идеи и в чем их смысл.

  По исследованиям этнографов известно, что человеческие фигурки эскимосов нередко изображали конкретных людей, находящихся в длительном отсутствии. Им приписывали свойства и способности этих людей, а также магическую силу привлекать животных к охотнику. Эскимосские женщины при длительной отлучке мужа изготовляли изображающую его фигурку, которую они затем кормили, одевали и раздевали, укладывали спать и всячески заботились о ней, как о живом существе. Скульптурное изображение, кукла, как бы замещало самого человека.

  Антропоморфные изображения изготовлялись и в случае смерти человека. Чтобы вселить в них душу умершего, в таких фигурках делались углубления, куда вкладывались его волосы, являвшиеся, по представлениям эскимосов, вместилищем души. Часто изображениями умерших были и куклы, которыми играли эскимосские девочки. Куклы эти назывались именами тех умерших, души которых хотели особенно почитать или удержать близ себя. Кукла являлась как бы вместилищем души и представителем покойного среди живых сородичей. Куклы были не только игрушками, они имели и значение амулетов, переходивших от матери к дочери как залог ее плодородия. Заключенная в кукле душа покойного сородича, по понятиям эскимосов, переходила в тело женщины и возрождалась затем к новой жизни. Она считалась, таким образом, одновременно и душой умершего родственника, и душой будущего ребенка.

  Характерно, что подобно палеолитическим статуэткам эскимосские куклы в подавляющем большинстве изображали лиц женского пола, однако заключенная в кукле душа не обязательно должна была вернуться в мир живых в виде женщины. По представлениям эскимосов, женщина могла иногда возродиться мужчиной, а мужчина — женщиной.

  Эскимосские представления, связанные с «куклами», изображающими женщин, отличаются большой архаичностью. Здесь нет еще ни настоящих идолов, ни даже подлинного культа и почитания мертвых. Можно уверенно предположить поэтому, что палеолитические женские фигурки имели в глазах людей того времени тот же смысл и значение, что и женские скульптурки у эскимосов, — они также были изображениями умерших женщин, служившими магическим средством, фетишем для продолжения рода.

  О том, что в основе идей, вызывавших к жизни палеолитические изображения женщин, были представления о женщине-прародительнице, связанные с культом плодородия и материнского начала, можно судить и по общему облику этих фигурок. В большинстве своем они передают один и тот же тип много рожавшей женщины-матери с полными зрелыми формами, с вздутым большим животом и тяжело свисающими на него грудями. Идея чадородия, материнства выражена здесь с такой силой, что образ женщины, созданный палеолитическим художником, можно в полной мере назвать «сосудом плодородия». Эта идея, этот образ с предельной лаконичностью передается и в так называемых «медальонах», т.е. кусках мергеля, на которых вырезан примитивный, но совершенно ясный знак женского начала, органа плодородия. Такие «медальоны» встречены как в Костенках I, так и в некоторых палеолитических поселениях Франции. В них нет никакой болезненной эротики, никакой «делювиальной порнографии», в них рельефно выступает прямое выражение древнейшего культа плодородия, забота о продолжении рода, о росте и процветании первобытной общины.

  Вместе с тем исконный культ женщины-матери находился в неразрывной связи с охотничьим культом. Эти культы взаимно переплетались и проникали друг в друга. Как показывают наблюдения этнографов, первобытные охотники верили в своего рода магическое «разделение труда» между мужчинами, убивающими зверей, и женщинами, которые своим колдовством «привлекают» животных под удары копий охотников.

  О том, в чем заключалась основа волшебной силы, которая, по мнению первобытных охотников, влекла зверей навстречу гибели, рассказывают легенды и мифы, сохранившиеся у охотничьих племен в XIX в. Согласно этим мифам, звери и люди могли вступать в сексуальное общение друг с другом, и именно поэтому женщины и привлекали к себе животных-самцов, а мужчины могли привлечь самок. На этой же основе вырабатывались и более сложные представления о женщине-звере, владычице и матери зверей. Вступая в связь с ней, охотник получал в награду охотничье счастье — удачу и возможность убить зверя.

  На этой же основе складываются тотемические мифы о браке женщины и зверя, в результате которого рождается герой-полубог, а вместе с ним и предок рода. Из этих мифов в свою очередь развивается мировой фольклорный сюжет о невинно гонимых божественных героях-беглецах. Рождающийся сначала полубог-животное становится затем антропоморфным страдающим божеством.

  Было бы однако неправильно ограничивать представления палеолитических людей о женщине и женском начале только этими идеями. У тех же эскимосов существовал древний культ стихий природы и божеств, олицетворявших наиболее важные, с их точки зрения, силы природы в образы могущественных духов женского пола — «владычиц». Морская стихия, с которой главным образом было связано благосостояние эскимосов, живших охотой на моржей и тюленей, была олицетворена в образе безобразной старой женщины-моржихи — Седны, хозяйки моря и всех его обитателей. От воли Седны зависела жизнь и смерть всякого эскимосского племени. Землей столь же полновластно распоряжалась Пинга, хозяйка оленей и всех четвероногих обитателей суши. В воздухе властвовали Халла и Ассияк — властительницы ветра, грома и молнии.8

  По аналогии с этим можно думать, что весь окружавший первобытного человека внешний мир и его материальные блага, все источники его существования также находились во власти созданных его же собственной фантазией мифических женских существ.

  Что касается изображений животных эпохи палеолита, то несомненно, что они так или иначе связаны в своем происхождении с магическими действиями первобытных охотников. Убить зверя и съесть его — было основной заботой и мечтой палеолитического человека, почти всегда голодного, так как редкие моменты изобилия пищи чередовались у него с долгими днями, неделями, а иногда и месяцами голодной жизни.

  Магические обряды, однако, вовсе не ограничивались только одной целью околдовать, привлечь зверя и убить его. Как бы ни был еще беспомощен и наивен палеолитический человек, он, как и мы, думал не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне, стремился заглянуть вперед, в будущее.

  Своеобразным выражением этой заботы являются вещественные следы культа плодородия. На скалах у дер. Шишкине в верховьях р. Лены уцелели выполненные красной охрой рисунки животных с признаками глубокой древности. Это явно самые ранние из более чем тысячи рисунков на Шишкинских скалах. На одной из них видна фигура дикого быка — бизона, на двух других — фигуры диких лошадей. Одна из лошадиных фигур поражает своими огромными размерами — длина ее достигает почти 2 м. Этот гигантский рисунок изображает жеребца, возбужденного страстью. Под брюхом весьма наглядно изображен знак женского начала и при этом рядом с детородным органом жеребца. Отсюда ясно, что уже в верхнем палеолите возник культ плодородия, в первую очередь животных, отразившийся и в памятниках древнейшего искусства.9

  В 1932 г. в Мальте было обнаружено также четырнадцать небольших углублений — лунок, перекрытых культурным слоем поселения. В них встречались кости песца, находившиеся в анатомически правильном положении, иногда — целыми скелетами. Таких целых скелетов оказалось четыре, причем у них отсутствовали лапки. Очевидно, мальтийский человек снимал с песцов шкурки, а затем хоронил их тушки в специально вырытых ямках иногда вместе с костями других животных, кремневыми пластинками и орудиями. Этот обряд древних мальтийцев напоминает о широко распространенном у охотничьих племен Сибири обычае хоронить кости добытых животных, чтобы они затем «воскресли» и снова стали добычей охотников. Такие представления сложились, видимо, уже в палеолитическое время.10

  Для полноты картины следует иметь в виду, что с изображениями зверей могли быть связаны не только магические воззрения и обряды, но и богатый цикл тотемических легенд, в основе которых находятся идеи о родстве человеческих общин с животными, о животных-предках и родоначальниках. Такие мифы о животных-предках, дружественных взаимоотношениях между зверями и людьми, так называемый «звериный эпос», переносят на мир животных отношения, складывавшиеся в родовой общине, и являются их фантастическим отражением.

  Отдельной темой в искусстве палеолита являются образы птиц и зверей, которые вряд ли можно отнести к циклу представлений, вытекающих из древней охотничьей магии. И те и другие неразрывно связаны в современном шаманстве всех без исключения сибирских народов с представлениями о двух мирах вселенной — о небе и преисподней. Они являются могучими сверхъестественными существами, то благодетельными, то враждебными человеку, духами — помощниками и посредниками в сношениях человека с другими мирами. Так было, нужно думать, и в далеком палеолитическом прошлом, когда складывались истоки тех верований, из которых выросло затем сибирское шаманство и шаманистическая идеология — шаманские мифы и культ.

  В Мальте оказалось и единственное пока в Сибири палеолитическое захоронение ребенка. Судя по описанию условий, в которых оно было обнаружено, над захоронением залегал ненарушенный культурный слой, представлявший собой заполнение древнего жилища. Вместе с каменными изделиями над могилой мальтийского младенца лежали остатки конструкции крыши жилища — рога северного оленя. Могильная яма, овальная в плане, была обставлена в головной части плитами известняка. Еще одна, самая крупная, плита камня лежала плашмя над скелетом. В целом это сооружение напоминало каменный ящик или стол-дольмен. Труп ребенка лежал под прикрытием плиты на спине, с вытянутыми вдоль тела руками и ногами, слегка согнутыми в коленях. Тело младенца было осыпано красной охрой, следы которой заметны на костях, а череп покоился на прослойке из толченого жженого кровавика — красной охры. Головой костяк был ориентирован на северо-восток, так же как и многие из позднейших неолитических костяков в долине Ангары. Около черепа лежали куски диадемы-обруча, вырезанного из бивня мамонта. На шее — великолепное, даже по современным понятиям, ожерелье, на пояснице — бляха с орнаментом в виде резных зигзагов — «змей». На груди — птичка в позе полета. На правой руке у плеча был одет браслет из бивня мамонта. Поблизости был положен ориньякского типа нож с боковыми выемками. У ног младенца лежал большой превосходно изготовленный наконечник копья, а вместе с ним мелкие каменные изделия: проколка, пластинка и острие.

  Мальтийское погребение, так же как и одновременные ему верхнепалеолитические захоронения Запада, рисует картину уже вполне определенных, сложившихся анимистических представлений и культа мертвых. В это время, несомненно, возникло уже представление о коренном различии между жизнью и смертью, между земным существованием и загробной жизнью. Мертвые должны были вести в потустороннем, загробном, мире такую же жизнь, как и на земле: охотиться на диких животных, строить дома, делать орудия из камня и кости. Чтобы придать им жизненную силу, уходящую из тела, как это часто наблюдали охотники, вместе с кровью, сородичи умерших посыпали их тела краской — кровавиком, заменявшей в мире мертвых кровь живых людей. Замечательно, что младенец получил для путешествия в загробный мир оружие и другие вещи, употреблявшиеся взрослыми людьми. Очевидно, существовала вера в то, что он должен был вырасти в стране предков и стать там взрослым человеком.

  Интересно также, что ребенок, захороненный в Мальте, отличался резко выраженной патологической особенностью — у него, кроме обычного, был еще второй ряд зубов. Как известно, уроды у отсталых народов пользуются особым почитанием. Их появление на свет связывается с деятельностью духов, и в них самих видят носителей таинственной «нездешней» силы. Может быть, именно поэтому мальтийский необыкновенный младенец был погребен так роскошно и вдобавок в самом жилище, духом-покровителем которого он должен был стать после смерти.

  Искусство древнейших обитателей Сибири, как мы видели, своими образами и сюжетами неразрывно было связано с первобытной магией и верованиями палеолитического человека. Но было бы грубейшей ошибкой выводить существо и специфику этого искусства из магии или первобытной религии, отождествлять их полностью и целиком.

  В то время как религиозная фантазия была пустоцветом на вечном и могучем древе познания, художественная фантазия была творческой силой, питавшейся соками реального мира, живой ветвью этого древа познания добра и зла. В этом основное внутреннее противоречие первобытного искусства, источник его силы, а вместе с тем и слабости, обусловленной историческими условиями того отдаленного времени, когда человек проходил лишь первые этапы своего развития вне мира животных и в царстве новых, не биологических, а социальных законов.

  Разумеется, в оценке истинного значения древнейшего искусства в истории мышления и культуры человечества решающее слово принадлежит не отрицательному, а положительному началу, не магическим целям и религиозным идеям, а эстетическому содержанию и чисто художественным достижениям наших далеких предков.

  Искусство палеолитических обитателей Мальты и Бурети занимает видное место в истории мирового искусства: ими, этими людьми ледниковой эпохи, на берегах Ангары созданы были бесспорные и крупные художественные ценности мирового значения. Созданная ими художественная школа по праву занимает место среди передовых очагов начального искусства человечества.

  Последнее, о чем здесь следует сказать, — это о возрасте и месте среди других палеолитических культур Евразии, а также о происхождении той удивительной культуры древнекаменного века, следы которой уцелели в Бурети и Мальте на берегах Ангары.

  По данным В.И. Громова, детально изучившего геологические условия залегания остатков основного культурного слоя Мальты, они залегают на 15-18-метровой террасе р. Белой в основании маломощного делювиального шлейфа 50-метровой террасы и связаны, по-видимому, с погребенной почвой, разделяющей эти делювиальные образования на два горизонта. Человек появился здесь, по его мнению, в момент, когда завершалось формирование аллювия на цоколе 15-метровой террасы и начинал на возвышенных участках формироваться почвенный покров. В фауне Мальты на первом месте находятся остатки северного оленя, затем песца, носорога. Есть также кости снежного барана, бизона, росомахи, мамонта, пещерного льва, волка, лошади. Из птиц имеются гусь и чайка. Геоморфологические наблюдения показывают, что человек жил тогда на берегу Ангары, так как древнее устье р. Белой помещалось западнее и Ангара протекала вдоль склона 50-метровой террасы почти с запада на восток. По геологическим условиям Мальта, как полагает В.И. Громов, несколько древнее старшей из стоянок Афонтовой группы на Енисее — Афонтовой II. Погребенная почва, отмеченная им в Мальте, сопоставляется некоторыми геологами с каргинским межледниковьем, а последнее, по новейшим данным на основе радиокарбонового анализа кусков дерева из каргинских отложений вблизи Игарки, датируется временем не позже, чем 24 500 лет тому назад. Отсюда делают вывод, что каргинское время в Сибири соответствует паудорфскому межстадиалу в Европе, а последующее сартанское оледенение совпадает с вюрмом.

  Если так, то можно сделать вывод, что Мальта совпадает по времени с позднеориньякскими и перигордьенскими памятниками в Западной Европе.

  В связи с этим требуют пересмотра и археологические материалы Мальтийского палеолитического поселения. П.П. Ефименко в свое время обратил внимание на «выражение западный» облик каменного инвентаря Мальты и в особенности на совпадения в нем с каменными изделиями из Мезинской палеолитической стоянки, отнесенной им к раннемадленскому времени. Таковы в первую очередь острия-проколки, известные в двух вариантах — с одним клювовидным изогнутым острием и с двумя остриями на одном и том же конце пластинчатого отщепа. За мадленский возраст Мальтийского комплекса свидетельствовало, казалось, высокоразвитое искусство и наличие таких костяных предметов, как «жезл начальника», найденный в Бурети. Вместе с тем с самого начала в инвентаре Мальты отмечались определенные ориньякские, по западноевропейским масштабам, признаки и формы. Сюда относятся высокие нуклевидные скребки, иногда довольно крупные, а также пластины с боковыми выемками, одна из таких пластин, особенно тщательно обработанная, крупная по размеру, найдена была в захоронении мальтийского младенца. Очень архаичны нуклеусы Мальты — часто дисковидные и приближающиеся к ним. Есть в числе многочисленных пластинчатых острий из Мальты и такие, которые ближайшим образом напоминают острия типа шательперрон: у них один край почти прямой, необработанный ретушью, в то время как противоположный край дугообразно изогнут, выпуклый и оформлен мелкой сплошной ретушью.

  К ориньяку и перигордьену, по современным представлениям, относится, как известно, и большинство верхнепалеолитических женских статуэток классического типа.

  Следовательно, есть ряд оснований, позволяющих сближать Мальту скорее всего с ориньякскими памятниками Запада. Этот факт оставляет в силе и подкрепляет давно уже высказанную мысль о том, что культура древних обитателей Мальты, а следовательно и Бурети, генетически связана с палеолитом Европы. Эта связь обнаруживается не только в каменном инвентаре, но и во всех других областях жизни и культуры. Верхнепалеолитические жители Европы вплоть до Франции и Чехословакии вели тот же охотничий образ жизни, строили такие же, как в Мальте и Бурети, дома, в конструкции которых необычное, с нашей точки зрения, место занимали кости ископаемых животных-гигантов. У них существовало столь же богатое искусство резьбы по кости и также первостепенное место в этом искусстве принадлежало скульптурным изображениям женщины и зверя. Такое сходство можно было бы объяснить закономерным влиянием одинаковой природной среды конца ледниковой эпохи и выросшего в этих условиях одинакового образа жизни и хозяйства. Не случайно так много общего было у эскимосов — XVII—XIX вв. с палеолитическими племенами Европы и Сибири не только в строительной технике и характере их полуподземных жилищ, но и в развитой резьбе по кости и, очевидно, даже в верованиях. Женские статуэтки эскимосов представляют, например, почти точную копию «палеолитических Венер». Но вряд ли можно объяснить конвергенцией сходство сибирских и европейских каменных изделий как в формах, так и в технике изготовления. При всем его частном своеобразии богатое искусство верхнего палеолита Сибири тоже является прямым ответвлением своеобразной художественной культуры палеолитических охотников Европы не только по сюжетам, но и по его мелким специфическим деталям. Такова прежде всего характерная трактовка и поза женских изображений. Что же касается некоторых существенных отличий, то их отрицать нельзя. Но они не столь уж важны. Нужно только вспомнить, что искусство мезинской палеолитической «школы» совсем другое, чем в Костенках I, а на Ангаре резчики Мальты и Бурети мыслили противоположно художникам поселения у Военного госпиталя. Все это отличия этнографического, как сказали бы мы теперь, порядка, тогда как общее сходство перекрывает все эти частные особенности.

  Вполне допустимо, следовательно, предположение, что древнейшие обитатели Сибири проникли к берегам Байкала из Восточной Европы в разгар ледникового времени около 24—25 тыс. лет тому назад, принеся сюда и свою культуру арктических охотников верхнего палеолита.

  Вместе с тем в культуре палеолитических племен на берегах Ангары естественным образом обнаруживается и много своеобразного, неевропейского. Первым таким азиатским элементом являются крупные, массивные и тяжелые орудия, изготовленные из целых речных галек, расколотых пополам или попросту затесанных с одного края рядом сильных поперечных ударов. Сохраняя всегда, как у ручных рубил шелльского типа, галечную корку на конце, противоположном лезвию, эти вещи напоминают сечку, почему их и называют часто чопперами, т.е. сечками. Такие орудия на очень ранних этапах истории палеолитического человека появляются на юге Азии, в том числе у синантропа. Они долго держатся в Азии и в последующее время. Настоящий расцвет их наблюдается в верхнем палеолите Монголии, в бассейне Орхона и Толы.

  Отсюда следует, что верхнепалеолитические охотники Запада шли к Байкалу не сквозь абсолютно пустое пространство. Они несомненно встретили на востоке другие племена, с иной культурой, и взаимно ассимилировали друг друга. Только так можно объяснить подобное смешение культур. Мальта и Буреть — эти два замечательных близнечных памятника сибирского палеолита, на материалах которых раскрывается такая выразительная и полнокровная, единственная в своем роде картина жизни древнейших обитателей Сибири, — остаются пока изолированными. Нигде более в Сибири не найдено еще третьего такого поселения. Ход дальнейших событий в Сибири остается поэтому еще очень слабо выясненным и полным загадок, но тем интереснее те немногочисленные памятники, которые так или иначе могут занять место в общей хронологической лестнице палеолита Северной Азии вслед за Мальтой и Буретью.

«История Сибири с древнейших времен до наших дней»

НАЗАД    ОГЛАВЛЕНИЕ    ВПЕРЕД

OZON.ru

Крылья над полюсом: История покорения Арктики воздушным путем Ali sul polo: Storia della conquista aerea dell`artide
Цена:
399 руб
Купить на OZON.ru
КУПИТЬ
Крылья над полюсом: История покорения Арктики воздушным путем
Известный итальянский исследователь Арктики, конструктор дирижаблей У.Нобиле рассказывает об истории исследования полярных районов на летательных аппаратах вплоть до конца 30-х годов XX века. В книге описываются захватывающие эпизоды этой истории, называются имена героев, вписавших в нее незабываемые страницы. Особое внимание уделяется полетам дирижаблей, в том числе «Италии», потерпевшей катастрофу в 1928 г. Показана гуманная миссия советского ледокола «Красин», спасшего оставшихся в живых участников полета….
Льды и судьбы. Очерки об исследователях и исследованиях советской Арктики
Цена:
509 руб
Купить на OZON.ru
КУПИТЬ
Льды и судьбы. Очерки об исследователях и исследованиях советской Арктики
В книге рассказывается об исследователях и исследованиях Арктики, о рельефе дна Северного Ледовитого океана, о природе и климате Арктики….
1 М.М. Герасимов. 1) Мальта — палеолитическая стоянка. Иркутск, 1931; 2) Раскопки палеолитической стоянки в селе Мальта. Предварительный отчет о работах 1928—1932 гг. «Палеолит СССР. Материалы по истории дородового общества», М.—Л., 1935; А.П. Окладников. Новые данные о палеолитическом прошлом Прибайкалья (к исследованиям в Бурятии 1936—1939 гг.). «Краткие сообщения Института истории материальной культуры», вып. 5, 1940, стр. 59—62.

2 А.П. Окладников. Палеолитические жилища в Бурети (по раскопкам 1936—1940 гг.). «Краткие сообщения Института истории материальной культуры» вып. 10, 1941, стр. 16—31.

3 М.М. Герасимов. Палеолитическая стоянка Мальта (раскопки 1956—1957 гг.). «Советская этнография», 1958, № 3.

4 А.П. Окладников. 1) Палеолитическая статуэтка из Бурети. (Раскопки 1936 г.). «Материалы и исследования по археологии СССР», № 2, 1941; 2) Палеолит и неолит СССР. Л., 1941, стр. 104—109; В.И. Громов. О внешнем виде пещерного льва в связи с некоторыми археологическими находками. «Проблемы истории докапиталистических обществ», № 1—2, 1935, стр. 166—167.

5 А.С. Уваров. Археология России. Каменный период, т. I. M., 1881, стр. 243.

6 А.С. Уваров. Археология России. Каменный период, т. I. M., 1881, стр. 244.

7 А. Абрамова. Палеолитическое искусство Сибири. Иркутск, 1960.

8 В.Г. Тан-Богораз. Социальный строй американских эскимосов. «Труды Института антропологии и этнографии АН СССР», т. 4, М.—Л., 1936, стр. 249.

9 А.П. Окладников, В.Д. Запорожская. Ленские писаницы. Наскальные рисунки у дер. Шишкине. М.—Л., 1959, стр. 86—90.

10 М.М. Герасимов. Раскопки палеолитической стоянки в селе Мальта. Предварительный отчет о работах 1928—1932 гг., стр. 93—100.