Освоение

Мальта и Буреть

01.04.2018

  На Ангаре самыми ранними по их геологическому возрасту являются поселения Мальта (у деревни того же названия, на левом берегу р. Белой) и Буреть (на правом берегу р. Ангары, у с. Нижней Бурети), расположенные в ближайшем соседстве друг с другом — их разделяют всего лишь 7—8 км по прямой линии. Поселения эти связаны не только соседством, но и поистине близнечным единством культуры. Общность культуры обитателей этих поселений выражается во всех ее сторонах, начиная с устройства и планировки жилищ и кончая стилем художественных изделий, художественным мировоззрением и идеологией.1

  Так же как верхнепалеолитические охотники всей приледниковой зоны Европы и Азии, древние обитатели Ангары жили своеобразным полуоседлым бытовым укладом, совсем не похожим на обычные представления о бродячей беспокойной жизни «диких охотников» каменного века. Они строили для зимнего времени целые поселки, состоявшие из ряда прочных, рассчитанных на длительное использование жилищ. В Бурети найдены, например, остатки четырех таких жилищ.

  В Мальте и Бурети древние жилища размешались рядом друг с другом вдоль берега реки, в первом случае — вдоль р. Белой, во втором — вдоль Ангары. Одинаковым в принципе было и устройство жилищ. Самая характерная и вместе с тем неожиданная особеность этой палеолитической архитектуры — широкое и постоянное применение в качестве строительного материала костей животных, в первую очередь мамонта и носорога, а также рогов северного оленя. Так устроено было, например, одно из жилищ Бурети, сохранившееся под слоем лессовидного суглинка лучше и полнее всех остальных. Оно имело углубленное в землю и несомненно специально для этого выкопанное, прямоугольное в плане основание. Наружу вел узкий коридор, выходивший к реке. По краям углубления первоначально были в строгом порядке симметрично расставлены бедренные кости мамонта, вкопанные в землю нижними концами и прочно закрепленные внизу для устойчивости плитами известняка. Это были своего рода «столбы» древнего жилища, или споры для них, та конструктивная основа, на которую опирались его стены и крыша. Таких «столбов» в жилище имелось около двенадцати. В том числе одним из таких «столбов»-упоров служил бивень, а другим — череп мамонта.

  Вместе со «столбами» уцелели и остатки каркаса, на который опиралась крыша палеолитического жилища. Внутри дома, на самом его полу, оказалось множество рогов северного оленя, несомненно специально собранных и отсортированных. В ряде случаев рога лежали, перекрещиваясь друг с другом под прямым углом, с определенными промежутками между стержнями и их отростками, образуя как бы сетку. Отсюда следует, что крыша палеолитического жилища в Бурети должна была иметь основу в виде ажурной сетки из рогов оленя, перекрещенных и взаимно сплетенных друг с другом не только обмоткой, но и своими переплетающимися отростками.

  Причина, почему жители древней Бурети строили свои дома не только из дерева, но и из костей, почему они использовали кости мамонта для устройства таких частей жилища, для которых в наше время применяется именно дерево, объясняется, видимо, своеобразными климатическими и ландшафтными условиями того времени. Вокруг Бурети простирался, нужно думать, безлесный район, лежали степи и тундры. По необходимости приходилось для сооружения домов пользоваться тем материалом, который так щедро поставляла охота — основной источник существования палеолитических людей, — костями мамонта и рогами северного оленя.

  Примерно так же поступали недавно и арктические племена северо-востока Азии, обитавшие вдоль берегов Берингова пролива и занимавшиеся преимущественно охотой на морского зверя — на китов, моржей и тюленей. Эскимосы и прибрежные оседлые чукчи, жившие на безлесном берегу Чукотки, еще в XIX—XX вв. строили свои зимние жилища таким образом, что, кроме выброшенного морем дерева — плавника, в их конструкции решающее место принадлежало ребрам кита, китовым позвонкам и в особенности большим китовым челюстям или даже черепам. Жилища их так и назывались — «валькар», т.е. буквально «дом из челюстей кита». Да и сами эти дома были удивительно сходны не только по конструкции, но, очевидно, и по форме с жилищами палеолитических обитателей Бурети. Они точно так же имели в своей основе более или менее глубокий котлован, вырытый в земле. Из жилища вел в сторону моря узкий туннелеобразный выход.

Крыша эскимосского зимнего жилища слегка выступала над землей в виде расплывчатого куполообразного холма или бугра, над которым в зимнее время проносились тучи снега.2 Превосходно сохранившиеся в Мальте остатки жилища иного рода, надземного, были исследованы М.М. Герасимовым. Оно было обозначено кольцом из массивных плит известняка, диаметр его был равен 4,5 м. Некоторые из плит ограждения жилища стояли в момент раскопок на ребре, как и 25 тыс. лет тому назад. В полу жилища, почти строго в центре, выкопано было очажное углубление в виде чаши, дно которой было выстлано тонкими плитками известняка. С одной стороны очага лежали обломки расщепленного нефрита, ножевидные пластинки, костяные острия, тонкие стружки бивня мамонта — остатки работы палеолитического скульптора, а выше, над слоем без находок, оказались изображения гагары и лебедя.

С другой стороны очага сохранились бусы из бивня мамонта, подвески из кальцита, «пуговицы», орнаментированные резными зигзагами, иглы, шилья, скребки и ножи. Над тонким слоем без находок здесь лежала обычная женская статуэтка. Найдены были в Мальте и своеобразные жилища, одна сторона которых, окаймленная плитками с костями животных, была врыта в толщу отложений террасы, а вторая выходила к реке.3


  В отличие от эскимосских домов жилища Мальты и Бурети отапливались и освещались не жировыми лампами. Внутри жилищ Мальты и Бурети, нередко в самой их середине, горели костры, от которых сохранились остатки очагов, небольшие скопления золы и мелких древесных угольков. Очаг был центром жилища, вокруг него сосредоточена была вся жизнь его обитателей. На кострах очагов готовили пищу. Около них выделывали каменные орудия и оружие из кости и рога, а также удивительные художественные произведения, в том числе не только простые украшения, но и вещи, поражающие мастерством и реалистической правдой образов, созданных художниками ледникового времени.

  Среди художественных вещей в Мальте и Бурети имеются уникальные скульптурные изображения одетых в меховую одежду женщин. Эти скульптуры представляют собою ещe один и, пожалуй, наиболее выразительный штрих той необычной картины жизни первобытных арктических охотников на берегах Ангары, о которой рассказывают развалины их жилищ. На скульптурах мы видим древнейшее в мире изображение шитой одежды.

  «Одетые» статуэтки из долины Ангары — единственные в своем роде среди всех других женских изображений верхнепалеолитического времени; в Европе на них имеются только отдельные элементы одежды в виде перевязей, браслетов и поясков. На сибирских же статуэтках видна шитая одежда типа мехового комбинезона, шерстью наружу, плотно облегающая тело с головы до ног. Яснее всего этот костюм показан на статуэтке, найденной в 1936 г. в Бурети. Мех, из которого был сшит костюм, обозначен здесь полукруглыми ямками и насечками, расположенными в определенном ритмическом порядке, правильными рядами сверху вниз по поверхности всей фигурки. Этих ямок нет только на лице, единственной части тела, которая оставалась обнаженной. Мех резко отделен от выпуклого лица статуэтки глубокими узкими желобками, образующими выпуклые края — валики. Этим приемом мастер передал густую пушистую кайму капора. Широкий и плоский сзади, он заостряется и суживается кверху.

  Сравнивая костюм на статуэтке из Бурети с одеждами современных народов, нетрудно обнаружить в них близкое сходство. Арктические охотники на морского зверя и северного оленя, а также оленеводы тундры до сих пор носят такую глухую одежду типа комбинезона. Меховой капюшон — непременная принадлежность современного арктического костюма. Две такие же, как в Бурети, «одетые» статуэтки, только схематичнее трактованные, оказались в Мальте.4 Изображенная на «одетых» статуэтках глухая меховая одежда вместе с углубленными в землю жилищами обусловлена была климатическими особенностями ледниковой эпохи. Без нее жизнь человека в тундре невозможна. Зимой, когда в открытых степях и тундрах, простирающихся от Ледовитого океана до Атлантики, дули пронзительные и холодные ветры, палеолитические люди подобно современным арктическим народам по необходимости должны были закутываться в одежды из меха. Плотно облегая тело, такая одежда вместе с тем не стесняет движений и сохраняет внутри тепло. Она оставляет открытыми только лицо и руки. Все остальное надежно скрыто под пушистым меховым покровом. Если «одетые» женские статуэтки показывают палеолитического человека вне дома, в океане снега, на пронизывающем до костей холодном ветру, лицом к лицу со снежными бурями и метелями, то обнаженные статуэтки показывают его жизнь с другой, домашней, стороны — внутри палеолитического жилища в искусственно созданном мире: за плотной стеной из костей, земли и, вероятно, шкур.

Европейских путешественников часто неприятно поражало и шокировало обыкновение чукчей, коряков и эскимосов сидеть внутри своих жилищ без всякой одежды, совершенно голыми, а в лучшем случае с одним только небольшим передником, или «поясом стыдливости». Достаточно, однако, представить внутренность чукотской или эскимосской землянки в зимнее время, чтобы понять целесообразность и необходимость такого обычая. Теснота жилища, лишенного вентиляции, густо заполнена людьми, воздух насыщен испарениями их тел и чадом жировой лампы. Пот непрерывно струится по телу обитателей жилища. Сидеть здесь в одежде из шкур невозможно не только из-за тепла, но еще и потому, что стоит человеку выйти потом из дому, как одетая на нем, прогнуться и согревать тело. В таком виде обычно и изображали своих женщин мастера палеолитического времени: с одним только узким поясом, игравшим скорее роль украшения, чем одежды, или абсолютно голыми, но зато с роскошной, заботливо сохраняемой прической, немногим уступавшей, повидимому, современным образцам этого рода. Волосы женщин из Мальты и Бурети то падают на плечи сплошной массивной грудой, то уложены параллельными друг другу горизонтальными рядами; в других случаях они лежат зигзагообразными уступами. По богатым материалам Мальты и Бурети можно восстановить не только общие черты хозяйства, техники и быта, но и многое другое, в том числе основные черты духовной культуры и мировоззрения жителей Сибири того времени.

  Уже первое палеолитическое поселение, открытое в 1871 г. в Иркутске, у Военного госпиталя, поразило ученых художественными изделиями, неожиданными для ледниковой эпохи и времени грубых, нешлифованных, а только оббитых каменных орудий палеолитического человека. Особенно неожиданны были эти удивительные находки в глубине далекой и суровой Сибири, вдали от всеми признанных центров художественного развития. В снегах Сибири труднее всего было ожидать столь раннего и по тем отдаленным временам высокого развития художественного творчества, в данном случае — скульптуры и орнамента. Тем не менее еще А.С. Уваров, автор первого и классического в XIX в. сводного труда по каменному веку России, определенно отметил выдающееся значение этих находок для истории эстетических представлений и начального искусства человечества. Он писал тогда по поводу иркутских находок: «В пещере Мамонта, как мы видели, найдены были только просверленные звериные зубы, а в иркутской находке, кроме восьми просверленных клыков изюбра, встречаются еще и другие предметы, изготовленные из мамонтовой кости. Тут же не довольствуются одною продолговатою бусиной из гипса или костью от голенастой птицы, а приготовляют особые бусы в виде столбиков, покрытых полосками, шаров с полосками и особые еще украшения, столь же тщательно отделанные. Не только в этих предметах сделаны сверлины, но даже и поверхность их с таким старанием выглажена, что, по замечанию И.Д. Черского, они напоминают токарную работу. Сверх того полоски, украшающие эти предметы, хотя проведены не совсем удачно, однако расположены симметрическими и параллельными группами из одинакового числа полосок.

Таким образом, украшения, которые вначале состояли из простых просверленных зубов, быстро развиваются в настоящие узоры в симметрическом порядке и вообще получают правильные, как бы точеные формы. Такое быстрое развитие и в особенности такая трата времени на тщательное изготовление предметов роскоши, излишних при суровом быте человека палеолитической эпохи, в высшей степени любопытна как проявление особой духовной потребности».5 Такой духовной потребностью, по его словам, было эстетическое чувство.6 Ко времени открытия Мальты и Бурети коллекция художественно обработанной кости из поселения у Военного госпиталя уже не существовала: она вместе со всеми остальными находками 1871 г. погибла в огне иркутского пожара 1879 г. Это способствовало тому, что о ней забыли надолго и прочно. Но тем большее впечатление произвели в мире исследователей палеолита и палеолитического искусства новые находки в Мальте, этой удивительной сокровищнице первобытного искусства, занимающей одно из первых мест в мире по богатству и разнообразию образцов художественной резьбы по кости и мелкой скульптуры каменного века. За мальтийскими находками вскоре стали известны находки в Бурети, пронизанные тем же художественным мировоззрением и выполненные в том же духе.7

  Чтобы в полной мере оценить впечатление, произведенное на ученых вновь открытыми в глубине Сибири художественными сокровищами людей ледникового времени, достаточно сказать, что Мальта и Буреть дали 20 женских статуэток — почти половину «мирового запаса» этих изделий палеолитических скульпторов. Теперь стало ясно, что в Сибири того времени, на берегах Ангары и Байкала, существовал мощный очаг первоначальной художественной культуры. Культура эта находилась на том же уровне, что и одновременные центры палеолитического искусства в Западной Европе. Впечатление от новых находок, а вместе с тем и их сходство с европейскими были настолько сильными, что снова встал вопрос о происхождении палеолитического искусства, а вместе с ним и самого «разумного человека» из глубины Азии.

  Искусство палеолитического населения Сибири, судя по его образцам, найденным в Мальте и Бурети, было в основе реалистическим, наполненным отзвуками реальной жизни. Богатство, с которым оно представлено в археологических находках, тоже имеет свои основания в условиях реальной жизни людей того времени. Так же как эскимосы, оседлые чукчи и коряки недавнего прошлого, древние обитатели Мальты и Бурети, жившие в условиях арктической природы, имели, очевидно, достаточно досуга зимой, чтобы тратить его на художественную резьбу. В зимнее время, когда кругом бушевала пурга и лежали горы снега, эта работа могла служить им развлечением и отдыхом. Кроме того, в их распоряжении в изобилии был первоклассный материал для резьбы: бивни мамонтов и кости животных, а также мягкий камень, который сам «просился» в руки мастеров. Видимо, именно поэтому здесь так пышно развилась пластика, так многочисленны антропоморфные изображения — женские статуэтки и изображения животных и птиц.


  Женские статуэтки Мальты и Бурети входят в круг широко известных «палеолитических Венер» Западной и Восточной Европы. Они представляют собою самый восточный цикл этих изображений, характеризуемых в целом удивительным общим единством стиля и формы. Повсюду, начиная с Италии и Южной Франции и кончая Ангарой, в этих фигурках из оленьего рога, бивня мамонта и реже камня передан один и тот же устойчивый и постоянный, почти канонический в своей законченности образ обнаженной женщины, изображенной чаще всего в одной и той же позе — стоящей во весь рост со сложенными на груди руками. Обнаженное женское тело почти всегда бывает изображено правдиво и точно, иногда с несколько утрированными деталями, характеризующими зрелую женщину-мать, с пышными, массивными бедрами, большим отвислым животом и подчеркнутым признаком ее пола.

  Палеолитические женские статуэтки из Мальты и Бурети подразделяются на две большие группы. В первую из них входят статуэтки удлиненных пропорций, с узким и длинным туловищем, «худощавые», «астенической конституции», во вторую — статуэтки массивных пропорций, с коротким туловищем, с намеренно утрированной поясницей и бедрами, «пикнической конституции». Особенно интересны в ряде «пикнических» статуэток утрированная передача форм седалищной части, а также характерный изгиб женского тела в пояснице. При взгляде на такие статуэтки сбоку кажется, что женщины как бы находятся в полусидячей позе. У некоторых из них, кроме того, седалищная часть поднята необычно высоко, почти в два раз выше, чем этого требуют нормальные пропорции человеческого тела. Возможно, что две группы статуэток — «толстых» и «тонких» — соответствуют не двум конституционным типам женских фигур, а двум возрастным группам, т.е. передают типы женщин зрелого и молодого возраста. Такое расчленение женских статуэток по возрастам или конституции находится в соответствии с основной реалистической тенденцией палеолитического искусства. Оно выражает стремление древних мастеров к наиболее точной передаче характерных черт изображаемой натуры. Та же основная направленность палеолитического искусства Сибири в сторону возможно более живой и точной реалистической передачи форм человеческого тела нашла особенно сильное выражение в манере изображения той части тела, где всего сильнее сказывается индивидуальность и психика человека, — лица. В то время как в Европе преобладают безликие статуэтки, в Мальте и Бурети лица всех фигурок моделированы объемно, пластически. Особенной жизненностью передачи лица выделяется уже упоминавшаяся «одетая» статуэтка из Бурети, найденная в 1936 г. Ее продолговатая и овальная голова сужена кверху. Лоб маленький и выпуклый, щеки и скулы очерчены вполне определенно, они выступают вперед. Подбородок округлый, нежно моделированный. Рот не обозначен, но он «угадывается», и отсутствие его не бросается в глаза. Несколько расплывшийся, мягко очерченный нос резко отграничен уступом снизу. Глаза узкие и раскосые, переданы в виде миндалевидных углублений. Впечатление от них такое, что они сразу же вызывают в памяти черты лица определенной расы — монгольской.

  В иной манере, значительно грубее и проще, в резких отчетливых контурах, передано лицо на одной из статуэток, найденных в Мальте. Но и в нем видны те же расовые черты. Лицо это плоское и широкое, с широким и плоским носом. По типу своему оно напоминает монголоидные, широкие и скуластые лица на бурятских и тунгусских резных деревянных скульптурах, исполненных в XIX в.

  С такой же заботливостью и тщательностью мастера эпохи палеолита, изготовлявшие статуэтки, передают женские головные уборы и прическу, а также одежду.

  На полу жилищ в Мальте и Бурети, в том числе непосредственно около очагов, вместе с женскими статуэтками лежали вырезанные из бивня мамонта фигурки летящих водоплавающих птиц — уток или гагар. Фигуры эти поражают стереотипным единообразием формы, своего рода устоявшейся, канонически неизменной манерой, в которой они выполнены. Это совершенно одинаковые, стандартные изображения: у всех короткое и массивное туловище, четко моделированная маленькая головка на длинной, напряженно вытянутой вперед шее, крылышки всегда маленькие и округлые. Весь облик фигурок показывает, что птицы изображены в движении, в стремительном полете.

  В коллекции вещей из Мальты есть еще три фигурки птиц, не похожих на все остальные. Первые две фигурки изображают водоплавающих птиц — утку и гуся. Утка показана как бы плывущей по воде. Гусь стоит на одной ноге, слегка вытянув вперед голову и склонив ее вниз. Третья фигурка птицы изображает скорее всего снежную куропатку, обитательницу тундры и лесотундры. У нее широкое уплощенное туловище, большая типично куриная голова с острым клювом. Крылья и оперение обозначены условно — характерно мальтийским приемом — рядами полулунных ямок.

  На двух бляхах из бивня мамонта, найденных в Мальте и служивших, очевидно, амулетами-оберегами (одна из них обнаружена в погребении на скелете младенца), имеются выгравированные изображения змей. На одной из таких блях змеиные фигуры показаны особенно отчетливо, хотя и не без утрировок: у них волнообразно извивающиеся тела и большие преувеличенно раздутые стилизованные головы, похожие на головы кобр в угрожающем положении. Но ясно, что это не кобры, а всего-навсего своеобразный прием стилизации, подчеркивающий самое характерное в этом отвратительном и опасном животном, его ядовитую голову. Замечательной особенностью этой композиции является то, что здесь виден процесс перехода от реальной фигуры змеи к «чистому» орнаменту — спирали. Если на одной стороне бляхи тела змей переданы в виде волнистых линий, то на другой змеи не имеют головок и скручиваются в спирали-клубки. Подлинным украшением мальтийской коллекции служит тонко выгравированное на пластинке из бивня мамонта изображение этого зверя. В рисунке несколько упрощенно, но все же правдоподобно передан своеобразный облик ископаемого мохнатого слона. Древний художник изобразил здесь все самое существенное и характерное для мамонта: грузное туловище, основная масса которого приходится на переднюю часть, крупную шишковидную голову, отделенную седловидной впадиной от крутого горба над передними лопатками, и падающую в задней части, как бы обрубленную линию спины.

  Следующую большую область художественного творчества древних мальтийцев и их современников в Бурети составляют украшения и орнамент. Украшения вообще занимали важное место в жизни палеолитических людей, им уделялось много внимания и времени. На головах палеолитических людей, кроме пышной прически и шапок, были головные обручи, похожие на царские диадемы античного мира. Такая диадема найдена на лбу младенца, погребенного под полом одного из мальтийских жилищ.

  На шее того же младенца висело когда-то богатое ожерелье из узорчатых бус, вырезанных из бивня мамонта. Ожерелье заканчивалось как Драгоценным кулоном фигуркой в виде искусно стилизованной летящей птички. На тех же поселениях в долине Ангары встречены и более простые украшения: диски с отверстиями, бусы — пронизки из кости, украшения из зубов животных. Из зубов животных самыми популярными были клыки марала, явно привлекавшие людей каменного века своим блестящим белым цветом, и клыки хищников, которые, нужно думать, связаны были с определенными магическими представлениями.

  В числе материалов, которые человек употреблял для изготовления украшений и на добычу которых он тратил немало усилий, были и разные цветные камни. В Мальте и Бурети из белого кальцита, до сих пор сохранившего свой блеск и прозрачность, делались бусы-пуговицы в виде брусков с желобком посередине для привязывания. Для той же цели шел в дело благородный змеевик. В Бурети уцелела настоящая мастерская, где подвергался обработке этот приятный по цвету и вязкий камень-самоцвет. В мастерской найден даже миниатюрный диск с отверстием посередине из еще более редкого и ценного камня — зеленого саянского нефрита. Это первый, древнейший в мире образец ценного минерала, использованный человеком как украшение.

  По тонкости работы и богатству орнаментации выше всего стоят палеолитические браслеты. Это подлинные шедевры костерезного искусства, тем более удивительные, что выполнены они были простыми каменными орудиями без токарного станка, без металлических сверл и резцов. Такие браслеты найдены и в Сибири, в Мальте.

  Орнаментика палеолитических обитателей Сибири, как и в Европе, — имела в основном прямолинейно-геометрический характер. Это преимущественно прямые короткие полоски-насечки, ямки, иногда полулунные углубления. При помощи таких простых средств превращались в настоящие произведения высокого искусства самые обыденные вещи вроде игл, шильев или головных булавок. Они оформлялись нередко с тонким художественным вкусом и изяществом. Так, у некоторых из них головка оформлена скульптурно, в виде шляпки, у других стержень имеет вид спирали.

  Одежда, нужно думать, не только дополнялась бусами и браслетами, но несомненно и сама по себе в значительной мере представляла произведение искусства. Костюм людей эпохи палеолита, по-видимому так же, как у современных арктических племен, украшался аппликацией из кусочков разного меха; с него, вероятно, свисали меховые жгуты — хвосты и причудливая бахрома.

  Особой, хотя и целиком исчезнувшей областью орнаментики была татуировка, которой древний человек покрывал обнаженное тело. О том, что татуировка действительно существовала, можно догадываться по узорам на некоторых палеолитических статуэтках, которые вызывают в памяти татуировку различных народов недавнего прошлого.

  В произведениях искусства палеолитического человека отражается, таким образом, сложный и большой мир эстетических понятий, а вместе с тем и множество идей, составлявших его мировоззрение, идей, которые мы можем представить лишь отчасти, с большей или меньшей долей правдоподобия. Основным средством для этого служат, разумеется, сравнительные этнографические данные, аналогии их жизни отсталых племен нашего времени, в первую очередь тех, которые живут в сходных естественно-географических условиях, например арктических оленеводов и охотников на северного оленя или сибирского зверя: эскимосов, сидячих чукчей и коряков, алеутов.

  Реконструкция мировоззрения народов глубокой древности по материалам этнографии не может быть абсолютно точной, так как современное человечество не застало в живых ни одного народа, находящегося на уровне развития палеолитического человека. Но все же такая реконструкция — это единственная возможность представить себе особенности быта и культуры людей первобытного общества.

  В религиозных верованиях арктических народов вплоть до XIX в. пережиточно сохранилось многое такое, что помогает понять мировоззрение палеолитического человека.

  В эскимосских поселениях часто встречались женские фигурки, вырезанные из дерева и кости, поражающие своим сходством с палеолитическими. На о. Пунук обнаружена была, например, статуэтка из бивня моржа, которая так же, как и палеолитические фигурки, реалистически передает облик обнаженной пожилой женщины с пышными формами тела. Массивные груди ее тяжело падают вниз. Руки покоятся на животе в том же положении, в каком они изображались в палеолите. Если бы эту статуэтку нашли в каком-либо знаменитом поселении палеолитического времени, никто бы не удивился: настолько прочно входит она по всем своим признакам в круг женских статуэток верхнего палеолита. Кроме того, образ жизни, а также искусство эскимосов настолько близки к укладу быта палеолитических обитателей Европы и Северной Азии, что еще сто лет тому назад возникла теория о происхождении эскимосов и их культуры от мадленских племен Франции. Тем интереснее знать, какое значение имеют подобные статуэтки для эскимосов, какие с ними связаны идеи и в чем их смысл.

  По исследованиям этнографов известно, что человеческие фигурки эскимосов нередко изображали конкретных людей, находящихся в длительном отсутствии. Им приписывали свойства и способности этих людей, а также магическую силу привлекать животных к охотнику. Эскимосские женщины при длительной отлучке мужа изготовляли изображающую его фигурку, которую они затем кормили, одевали и раздевали, укладывали спать и всячески заботились о ней, как о живом существе. Скульптурное изображение, кукла, как бы замещало самого человека.

  Антропоморфные изображения изготовлялись и в случае смерти человека. Чтобы вселить в них душу умершего, в таких фигурках делались углубления, куда вкладывались его волосы, являвшиеся, по представлениям эскимосов, вместилищем души. Часто изображениями умерших были и куклы, которыми играли эскимосские девочки. Куклы эти назывались именами тех умерших, души которых хотели особенно почитать или удержать близ себя. Кукла являлась как бы вместилищем души и представителем покойного среди живых сородичей. Куклы были не только игрушками, они имели и значение амулетов, переходивших от матери к дочери как залог ее плодородия. Заключенная в кукле душа покойного сородича, по понятиям эскимосов, переходила в тело женщины и возрождалась затем к новой жизни. Она считалась, таким образом, одновременно и душой умершего родственника, и душой будущего ребенка.

  Характерно, что подобно палеолитическим статуэткам эскимосские куклы в подавляющем большинстве изображали лиц женского пола, однако заключенная в кукле душа не обязательно должна была вернуться в мир живых в виде женщины. По представлениям эскимосов, женщина могла иногда возродиться мужчиной, а мужчина — женщиной.

  Эскимосские представления, связанные с «куклами», изображающими женщин, отличаются большой архаичностью. Здесь нет еще ни настоящих идолов, ни даже подлинного культа и почитания мертвых. Можно уверенно предположить поэтому, что палеолитические женские фигурки имели в глазах людей того времени тот же смысл и значение, что и женские скульптурки у эскимосов, — они также были изображениями умерших женщин, служившими магическим средством, фетишем для продолжения рода.

  О том, что в основе идей, вызывавших к жизни палеолитические изображения женщин, были представления о женщине-прародительнице, связанные с культом плодородия и материнского начала, можно судить и по общему облику этих фигурок. В большинстве своем они передают один и тот же тип много рожавшей женщины-матери с полными зрелыми формами, с вздутым большим животом и тяжело свисающими на него грудями. Идея чадородия, материнства выражена здесь с такой силой, что образ женщины, созданный палеолитическим художником, можно в полной мере назвать «сосудом плодородия». Эта идея, этот образ с предельной лаконичностью передается и в так называемых «медальонах», т.е. кусках мергеля, на которых вырезан примитивный, но совершенно ясный знак женского начала, органа плодородия. Такие «медальоны» встречены как в Костенках I, так и в некоторых палеолитических поселениях Франции. В них нет никакой болезненной эротики, никакой «делювиальной порнографии», в них рельефно выступает прямое выражение древнейшего культа плодородия, забота о продолжении рода, о росте и процветании первобытной общины.

  Вместе с тем исконный культ женщины-матери находился в неразрывной связи с охотничьим культом. Эти культы взаимно переплетались и проникали друг в друга. Как показывают наблюдения этнографов, первобытные охотники верили в своего рода магическое «разделение труда» между мужчинами, убивающими зверей, и женщинами, которые своим колдовством «привлекают» животных под удары копий охотников.

  О том, в чем заключалась основа волшебной силы, которая, по мнению первобытных охотников, влекла зверей навстречу гибели, рассказывают легенды и мифы, сохранившиеся у охотничьих племен в XIX в. Согласно этим мифам, звери и люди могли вступать в сексуальное общение друг с другом, и именно поэтому женщины и привлекали к себе животных-самцов, а мужчины могли привлечь самок. На этой же основе вырабатывались и более сложные представления о женщине-звере, владычице и матери зверей. Вступая в связь с ней, охотник получал в награду охотничье счастье — удачу и возможность убить зверя.

  На этой же основе складываются тотемические мифы о браке женщины и зверя, в результате которого рождается герой-полубог, а вместе с ним и предок рода. Из этих мифов в свою очередь развивается мировой фольклорный сюжет о невинно гонимых божественных героях-беглецах. Рождающийся сначала полубог-животное становится затем антропоморфным страдающим божеством.

  Было бы однако неправильно ограничивать представления палеолитических людей о женщине и женском начале только этими идеями. У тех же эскимосов существовал древний культ стихий природы и божеств, олицетворявших наиболее важные, с их точки зрения, силы природы в образы могущественных духов женского пола — «владычиц». Морская стихия, с которой главным образом было связано благосостояние эскимосов, живших охотой на моржей и тюленей, была олицетворена в образе безобразной старой женщины-моржихи — Седны, хозяйки моря и всех его обитателей. От воли Седны зависела жизнь и смерть всякого эскимосского племени. Землей столь же полновластно распоряжалась Пинга, хозяйка оленей и всех четвероногих обитателей суши. В воздухе властвовали Халла и Ассияк — властительницы ветра, грома и молнии.8

  По аналогии с этим можно думать, что весь окружавший первобытного человека внешний мир и его материальные блага, все источники его существования также находились во власти созданных его же собственной фантазией мифических женских существ.

  Что касается изображений животных эпохи палеолита, то несомненно, что они так или иначе связаны в своем происхождении с магическими действиями первобытных охотников. Убить зверя и съесть его — было основной заботой и мечтой палеолитического человека, почти всегда голодного, так как редкие моменты изобилия пищи чередовались у него с долгими днями, неделями, а иногда и месяцами голодной жизни.

  Магические обряды, однако, вовсе не ограничивались только одной целью околдовать, привлечь зверя и убить его. Как бы ни был еще беспомощен и наивен палеолитический человек, он, как и мы, думал не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне, стремился заглянуть вперед, в будущее.

  Своеобразным выражением этой заботы являются вещественные следы культа плодородия. На скалах у дер. Шишкине в верховьях р. Лены уцелели выполненные красной охрой рисунки животных с признаками глубокой древности. Это явно самые ранние из более чем тысячи рисунков на Шишкинских скалах. На одной из них видна фигура дикого быка — бизона, на двух других — фигуры диких лошадей. Одна из лошадиных фигур поражает своими огромными размерами — длина ее достигает почти 2 м. Этот гигантский рисунок изображает жеребца, возбужденного страстью. Под брюхом весьма наглядно изображен знак женского начала и при этом рядом с детородным органом жеребца. Отсюда ясно, что уже в верхнем палеолите возник культ плодородия, в первую очередь животных, отразившийся и в памятниках древнейшего искусства.9

  В 1932 г. в Мальте было обнаружено также четырнадцать небольших углублений — лунок, перекрытых культурным слоем поселения. В них встречались кости песца, находившиеся в анатомически правильном положении, иногда — целыми скелетами. Таких целых скелетов оказалось четыре, причем у них отсутствовали лапки. Очевидно, мальтийский человек снимал с песцов шкурки, а затем хоронил их тушки в специально вырытых ямках иногда вместе с костями других животных, кремневыми пластинками и орудиями. Этот обряд древних мальтийцев напоминает о широко распространенном у охотничьих племен Сибири обычае хоронить кости добытых животных, чтобы они затем «воскресли» и снова стали добычей охотников. Такие представления сложились, видимо, уже в палеолитическое время.10

  Для полноты картины следует иметь в виду, что с изображениями зверей могли быть связаны не только магические воззрения и обряды, но и богатый цикл тотемических легенд, в основе которых находятся идеи о родстве человеческих общин с животными, о животных-предках и родоначальниках. Такие мифы о животных-предках, дружественных взаимоотношениях между зверями и людьми, так называемый «звериный эпос», переносят на мир животных отношения, складывавшиеся в родовой общине, и являются их фантастическим отражением.

  Отдельной темой в искусстве палеолита являются образы птиц и зверей, которые вряд ли можно отнести к циклу представлений, вытекающих из древней охотничьей магии. И те и другие неразрывно связаны в современном шаманстве всех без исключения сибирских народов с представлениями о двух мирах вселенной — о небе и преисподней. Они являются могучими сверхъестественными существами, то благодетельными, то враждебными человеку, духами — помощниками и посредниками в сношениях человека с другими мирами. Так было, нужно думать, и в далеком палеолитическом прошлом, когда складывались истоки тех верований, из которых выросло затем сибирское шаманство и шаманистическая идеология — шаманские мифы и культ.

  В Мальте оказалось и единственное пока в Сибири палеолитическое захоронение ребенка. Судя по описанию условий, в которых оно было обнаружено, над захоронением залегал ненарушенный культурный слой, представлявший собой заполнение древнего жилища. Вместе с каменными изделиями над могилой мальтийского младенца лежали остатки конструкции крыши жилища — рога северного оленя. Могильная яма, овальная в плане, была обставлена в головной части плитами известняка. Еще одна, самая крупная, плита камня лежала плашмя над скелетом. В целом это сооружение напоминало каменный ящик или стол-дольмен. Труп ребенка лежал под прикрытием плиты на спине, с вытянутыми вдоль тела руками и ногами, слегка согнутыми в коленях. Тело младенца было осыпано красной охрой, следы которой заметны на костях, а череп покоился на прослойке из толченого жженого кровавика — красной охры. Головой костяк был ориентирован на северо-восток, так же как и многие из позднейших неолитических костяков в долине Ангары. Около черепа лежали куски диадемы-обруча, вырезанного из бивня мамонта. На шее — великолепное, даже по современным понятиям, ожерелье, на пояснице — бляха с орнаментом в виде резных зигзагов — «змей». На груди — птичка в позе полета. На правой руке у плеча был одет браслет из бивня мамонта. Поблизости был положен ориньякского типа нож с боковыми выемками. У ног младенца лежал большой превосходно изготовленный наконечник копья, а вместе с ним мелкие каменные изделия: проколка, пластинка и острие.

  Мальтийское погребение, так же как и одновременные ему верхнепалеолитические захоронения Запада, рисует картину уже вполне определенных, сложившихся анимистических представлений и культа мертвых. В это время, несомненно, возникло уже представление о коренном различии между жизнью и смертью, между земным существованием и загробной жизнью. Мертвые должны были вести в потустороннем, загробном, мире такую же жизнь, как и на земле: охотиться на диких животных, строить дома, делать орудия из камня и кости. Чтобы придать им жизненную силу, уходящую из тела, как это часто наблюдали охотники, вместе с кровью, сородичи умерших посыпали их тела краской — кровавиком, заменявшей в мире мертвых кровь живых людей. Замечательно, что младенец получил для путешествия в загробный мир оружие и другие вещи, употреблявшиеся взрослыми людьми. Очевидно, существовала вера в то, что он должен был вырасти в стране предков и стать там взрослым человеком.

  Интересно также, что ребенок, захороненный в Мальте, отличался резко выраженной патологической особенностью — у него, кроме обычного, был еще второй ряд зубов. Как известно, уроды у отсталых народов пользуются особым почитанием. Их появление на свет связывается с деятельностью духов, и в них самих видят носителей таинственной «нездешней» силы. Может быть, именно поэтому мальтийский необыкновенный младенец был погребен так роскошно и вдобавок в самом жилище, духом-покровителем которого он должен был стать после смерти.

  Искусство древнейших обитателей Сибири, как мы видели, своими образами и сюжетами неразрывно было связано с первобытной магией и верованиями палеолитического человека. Но было бы грубейшей ошибкой выводить существо и специфику этого искусства из магии или первобытной религии, отождествлять их полностью и целиком.

  В то время как религиозная фантазия была пустоцветом на вечном и могучем древе познания, художественная фантазия была творческой силой, питавшейся соками реального мира, живой ветвью этого древа познания добра и зла. В этом основное внутреннее противоречие первобытного искусства, источник его силы, а вместе с тем и слабости, обусловленной историческими условиями того отдаленного времени, когда человек проходил лишь первые этапы своего развития вне мира животных и в царстве новых, не биологических, а социальных законов.

  Разумеется, в оценке истинного значения древнейшего искусства в истории мышления и культуры человечества решающее слово принадлежит не отрицательному, а положительному началу, не магическим целям и религиозным идеям, а эстетическому содержанию и чисто художественным достижениям наших далеких предков.

  Искусство палеолитических обитателей Мальты и Бурети занимает видное место в истории мирового искусства: ими, этими людьми ледниковой эпохи, на берегах Ангары созданы были бесспорные и крупные художественные ценности мирового значения. Созданная ими художественная школа по праву занимает место среди передовых очагов начального искусства человечества.

  Последнее, о чем здесь следует сказать, — это о возрасте и месте среди других палеолитических культур Евразии, а также о происхождении той удивительной культуры древнекаменного века, следы которой уцелели в Бурети и Мальте на берегах Ангары.

  По данным В.И. Громова, детально изучившего геологические условия залегания остатков основного культурного слоя Мальты, они залегают на 15-18-метровой террасе р. Белой в основании маломощного делювиального шлейфа 50-метровой террасы и связаны, по-видимому, с погребенной почвой, разделяющей эти делювиальные образования на два горизонта. Человек появился здесь, по его мнению, в момент, когда завершалось формирование аллювия на цоколе 15-метровой террасы и начинал на возвышенных участках формироваться почвенный покров. В фауне Мальты на первом месте находятся остатки северного оленя, затем песца, носорога. Есть также кости снежного барана, бизона, росомахи, мамонта, пещерного льва, волка, лошади. Из птиц имеются гусь и чайка. Геоморфологические наблюдения показывают, что человек жил тогда на берегу Ангары, так как древнее устье р. Белой помещалось западнее и Ангара протекала вдоль склона 50-метровой террасы почти с запада на восток. По геологическим условиям Мальта, как полагает В.И. Громов, несколько древнее старшей из стоянок Афонтовой группы на Енисее — Афонтовой II. Погребенная почва, отмеченная им в Мальте, сопоставляется некоторыми геологами с каргинским межледниковьем, а последнее, по новейшим данным на основе радиокарбонового анализа кусков дерева из каргинских отложений вблизи Игарки, датируется временем не позже, чем 24 500 лет тому назад. Отсюда делают вывод, что каргинское время в Сибири соответствует паудорфскому межстадиалу в Европе, а последующее сартанское оледенение совпадает с вюрмом.

  Если так, то можно сделать вывод, что Мальта совпадает по времени с позднеориньякскими и перигордьенскими памятниками в Западной Европе.

  В связи с этим требуют пересмотра и археологические материалы Мальтийского палеолитического поселения. П.П. Ефименко в свое время обратил внимание на «выражение западный» облик каменного инвентаря Мальты и в особенности на совпадения в нем с каменными изделиями из Мезинской палеолитической стоянки, отнесенной им к раннемадленскому времени. Таковы в первую очередь острия-проколки, известные в двух вариантах — с одним клювовидным изогнутым острием и с двумя остриями на одном и том же конце пластинчатого отщепа. За мадленский возраст Мальтийского комплекса свидетельствовало, казалось, высокоразвитое искусство и наличие таких костяных предметов, как «жезл начальника», найденный в Бурети. Вместе с тем с самого начала в инвентаре Мальты отмечались определенные ориньякские, по западноевропейским масштабам, признаки и формы. Сюда относятся высокие нуклевидные скребки, иногда довольно крупные, а также пластины с боковыми выемками, одна из таких пластин, особенно тщательно обработанная, крупная по размеру, найдена была в захоронении мальтийского младенца. Очень архаичны нуклеусы Мальты — часто дисковидные и приближающиеся к ним. Есть в числе многочисленных пластинчатых острий из Мальты и такие, которые ближайшим образом напоминают острия типа шательперрон: у них один край почти прямой, необработанный ретушью, в то время как противоположный край дугообразно изогнут, выпуклый и оформлен мелкой сплошной ретушью.

  К ориньяку и перигордьену, по современным представлениям, относится, как известно, и большинство верхнепалеолитических женских статуэток классического типа.

  Следовательно, есть ряд оснований, позволяющих сближать Мальту скорее всего с ориньякскими памятниками Запада. Этот факт оставляет в силе и подкрепляет давно уже высказанную мысль о том, что культура древних обитателей Мальты, а следовательно и Бурети, генетически связана с палеолитом Европы. Эта связь обнаруживается не только в каменном инвентаре, но и во всех других областях жизни и культуры. Верхнепалеолитические жители Европы вплоть до Франции и Чехословакии вели тот же охотничий образ жизни, строили такие же, как в Мальте и Бурети, дома, в конструкции которых необычное, с нашей точки зрения, место занимали кости ископаемых животных-гигантов. У них существовало столь же богатое искусство резьбы по кости и также первостепенное место в этом искусстве принадлежало скульптурным изображениям женщины и зверя. Такое сходство можно было бы объяснить закономерным влиянием одинаковой природной среды конца ледниковой эпохи и выросшего в этих условиях одинакового образа жизни и хозяйства. Не случайно так много общего было у эскимосов — XVII—XIX вв. с палеолитическими племенами Европы и Сибири не только в строительной технике и характере их полуподземных жилищ, но и в развитой резьбе по кости и, очевидно, даже в верованиях. Женские статуэтки эскимосов представляют, например, почти точную копию «палеолитических Венер». Но вряд ли можно объяснить конвергенцией сходство сибирских и европейских каменных изделий как в формах, так и в технике изготовления. При всем его частном своеобразии богатое искусство верхнего палеолита Сибири тоже является прямым ответвлением своеобразной художественной культуры палеолитических охотников Европы не только по сюжетам, но и по его мелким специфическим деталям. Такова прежде всего характерная трактовка и поза женских изображений. Что же касается некоторых существенных отличий, то их отрицать нельзя. Но они не столь уж важны. Нужно только вспомнить, что искусство мезинской палеолитической «школы» совсем другое, чем в Костенках I, а на Ангаре резчики Мальты и Бурети мыслили противоположно художникам поселения у Военного госпиталя. Все это отличия этнографического, как сказали бы мы теперь, порядка, тогда как общее сходство перекрывает все эти частные особенности.

  Вполне допустимо, следовательно, предположение, что древнейшие обитатели Сибири проникли к берегам Байкала из Восточной Европы в разгар ледникового времени около 24—25 тыс. лет тому назад, принеся сюда и свою культуру арктических охотников верхнего палеолита.

  Вместе с тем в культуре палеолитических племен на берегах Ангары естественным образом обнаруживается и много своеобразного, неевропейского. Первым таким азиатским элементом являются крупные, массивные и тяжелые орудия, изготовленные из целых речных галек, расколотых пополам или попросту затесанных с одного края рядом сильных поперечных ударов. Сохраняя всегда, как у ручных рубил шелльского типа, галечную корку на конце, противоположном лезвию, эти вещи напоминают сечку, почему их и называют часто чопперами, т.е. сечками. Такие орудия на очень ранних этапах истории палеолитического человека появляются на юге Азии, в том числе у синантропа. Они долго держатся в Азии и в последующее время. Настоящий расцвет их наблюдается в верхнем палеолите Монголии, в бассейне Орхона и Толы.

  Отсюда следует, что верхнепалеолитические охотники Запада шли к Байкалу не сквозь абсолютно пустое пространство. Они несомненно встретили на востоке другие племена, с иной культурой, и взаимно ассимилировали друг друга. Только так можно объяснить подобное смешение культур. Мальта и Буреть — эти два замечательных близнечных памятника сибирского палеолита, на материалах которых раскрывается такая выразительная и полнокровная, единственная в своем роде картина жизни древнейших обитателей Сибири, — остаются пока изолированными. Нигде более в Сибири не найдено еще третьего такого поселения. Ход дальнейших событий в Сибири остается поэтому еще очень слабо выясненным и полным загадок, но тем интереснее те немногочисленные памятники, которые так или иначе могут занять место в общей хронологической лестнице палеолита Северной Азии вслед за Мальтой и Буретью.

«История Сибири с древнейших времен до наших дней»

Для широкого круга читателей….
Льды и судьбы. Очерки об исследователях и исследованиях советской Арктики
Цена:
529 руб
Купить на OZON.ru
КУПИТЬ
Льды и судьбы. Очерки об исследователях и исследованиях советской Арктики
В книге рассказывается об исследователях и исследованиях Арктики, о рельефе дна Северного Ледовитого океана, о природе и климате Арктики….
1 М.М. Герасимов. 1) Мальта — палеолитическая стоянка. Иркутск, 1931; 2) Раскопки палеолитической стоянки в селе Мальта. Предварительный отчет о работах 1928—1932 гг. «Палеолит СССР. Материалы по истории дородового общества», М.—Л., 1935; А.П. Окладников. Новые данные о палеолитическом прошлом Прибайкалья (к исследованиям в Бурятии 1936—1939 гг.). «Краткие сообщения Института истории материальной культуры», вып. 5, 1940, стр. 59—62.

2 А.П. Окладников. Палеолитические жилища в Бурети (по раскопкам 1936—1940 гг.). «Краткие сообщения Института истории материальной культуры» вып. 10, 1941, стр. 16—31.

3 М.М. Герасимов. Палеолитическая стоянка Мальта (раскопки 1956—1957 гг.). «Советская этнография», 1958, № 3.

4 А.П. Окладников. 1) Палеолитическая статуэтка из Бурети. (Раскопки 1936 г.). «Материалы и исследования по археологии СССР», № 2, 1941; 2) Палеолит и неолит СССР. Л., 1941, стр. 104—109; В.И. Громов. О внешнем виде пещерного льва в связи с некоторыми археологическими находками. «Проблемы истории докапиталистических обществ», № 1—2, 1935, стр. 166—167.

5 А.С. Уваров. Археология России. Каменный период, т. I. M., 1881, стр. 243.

6 А.С. Уваров. Археология России. Каменный период, т. I. M., 1881, стр. 244.

7 А. Абрамова. Палеолитическое искусство Сибири. Иркутск, 1960.

8 В.Г. Тан-Богораз. Социальный строй американских эскимосов. «Труды Института антропологии и этнографии АН СССР», т. 4, М.—Л., 1936, стр. 249.

9 А.П. Окладников, В.Д. Запорожская. Ленские писаницы. Наскальные рисунки у дер. Шишкине. М.—Л., 1959, стр. 86—90.

10 М.М. Герасимов. Раскопки палеолитической стоянки в селе Мальта. Предварительный отчет о работах 1928—1932 гг., стр. 93—100.